От Якутска до Камчатки – дорога к призваниюОкончание, начало в № 30. |
Итак, 19 августа 1737 года С. П. Крашенинников прибыл в Охотск, откуда ему предстояло плыть на Камчатку. И вновь следует отметить, что пребывая полтора месяца в Охотске в ожидании судна на Камчатку, студент Академии наук (всего лишь студент, которому, по современным понятиям, «от сессии до сессии делать нечего»), вместо хотя бы кратковременного отдыха от тяжелого пути тут же приступил к научным изысканиям.
«Приехавши в Охоцкий острог, требовал я от канцелярии Охоцкого порта, чтоб мне два толмача даны были, из которых бы один ламуцкой, а другой коряцкой язык знал. Из которых одного толмача ламуцкого языка получил и написал слова оного языка, а о другом сказано, что корякского языка никто не знает. Также требовал я, чтоб для выспрашивания о зверях, птицах и рыбах как из русских, так и ламутов человека по два ко мне присланы были, которых и получил, и сочинил всем имеющимся около острогу зверям, птицам, рыбам, морским зверям и выметывающимся из моря вещам, которые вещи также некоторых зверей и птиц, сыскать и к себе принесть велел.
Для замечания приливу и отливу морской воды зделать велел я столб и размерял его по силе данной мне от вашего благородия инструкции на парижские дюймы, всякой дюйм надвое, а всякую половину дюйма на три части», – сообщает он И. Гмелину и Г. Миллеру 28 августа 1737 г.
И это все, добавлю, делалось одновременно с подготовкой к отправке в Большерецк, для чего необходимо было буквально, с боем выбивать, как нынче принято говорить, дополнительное снаряжение, провиант и все прочее.
Уже 29 августа С. П. Крашенинников пишет очередное письмо И. Гмелину и Г. Миллеру, в котором, в частности, сообщает: «Да сего дня прибыл на устье Урака реки с Урацкова плотбища порутчик Валтон с коммандою на немалом числе судов, чего ради надеяться можно, что господин капитан Шпанберг на Камчатку поедет, о чем слышно от всех морских служителей. А хотя зделается, что он господин капитан не поедет, однакож бот «Гавриил» без сумнения в Камчатку пойдет, которого случая я опустить не намерен, чтоб на Камчатку не ехать потому что я надеюсь между тем, пока они собираться будут, положенное от вашего благородия дело, сколько возможно исправить».
Что он (дело исправить) и исполнил: «В бытность мою в Охотском остроге сентября с 1 дня чинил я метеорологические обсервации октября по 1 число, а сентября с 12 чинил обсервации прилива и отлива морской воды по 1 же октября, которой два раза по всякие сутки бывает. У денного прилива отмечал я в котором часу он начинается, до которого часу продолжается и сколько воды прибывает, а у нощного только то примечал, в котором часу начинается, и сколько воды прибывает, потому что ночью, когда вода на убыль пойдет, ради темноты невозможно приметить особливо в нынешнее осеннее время, да сверх того и столб поставлен от квартиры моей около версты, а ближе удобного места на нашлося. У помянутого же столба проведена и полуденная линея, где в светлые дни становятся солнечные часы, а к ночи оттуда снимаются, потому что если помянутые солнечные часы там утвердить, то б надлежало у них караулу стоять, для того чтоб их не испортили, понеже близ того столба строятся пакетботы и людей там всегда бывает немалое число. А в пасмурные дни помянутой прилив и отлив замечаю по песочным часам, которые имеются у господина капитана Шпанберга на крыльце, где стоят часовые. Обсервации прилива и отлива при сем репорте к вашему благородию посылаются, – пишет он И. Гмелинку и Г. Миллеру.
И чуть ниже дополняет: «Сентября ж 30 дня отдан приказ от охоцкого управителя Господина Скорнякова-Писарева, чтоб на судно грузиться. И того ради октября 2 или 3 судно «Фортуна» всеконечно в путь отправится».
То есть, как можно видеть, вопреки первоначальным ожиданиям, плыть на Камчатку С. П. Крашенинникову с пищиком Аргуновым предстояло не на боте «Св. Гавриил», а на донельзя изношенном судне «Фортуна». Впрочем, «Фортуна» полностью оправдала свое название и последнее ее плавание завершилось относительно благополучно и для членов экипажа и для пассажиров, хотя само судно, в конечном счете, было выброшено на камчатский берег, где и рассыпалось буквально в прах.
Но прежде чем это произошло С. П. Крашенинникову и Аргунову пришлось пережить немало невзгод. Во-первых, их обеих свалила «морская болезнь» (качка). Во-вторых, буквально сразу же после отхода «Фортуны» от берега на судне обнаружилась течь, и чтобы справиться с нею, экипажу пришлось освободиться от всего груза, размещенного на палубе и от значительной части груза, лежащего в трюмах. А поскольку сам С. П. Крашенинников и его спутник, страдая от морской болезни, лежали буквально пластом, то большая часть их экспедиционного имущества, в том числе и провианта, а также почти все личные вещи были выброшены за борт. И, наконец, в-третьих, при попытке войти в устье реки Большая по отливу (по незнанию отлив был принят за прилив) судно было выброшено на берег, и наши путешественники оказались на суше лишь в той одежде, которая была на них.
Впрочем, не стану отступать от заявленной ранее позиции и предоставлю слово самому Крашенинникову.
«Из Охоцка отправился на судне «Фортуне» октября 4 дня, часу в 2 пополудни, и шли благополучно часу до 11 пополудни; а потом такое учинилось несчастие, что судно вода одолела, и уже в шпагаты забиваться стала. И хотя в два насоса и в несколько больших котлов ее выливали, однакож тем ее вылить не могли, чего ради все, что было на палубах также и из судна груз около четырех сот пуд в море сметали, и так едва спаслися, а особливо, что в то время штиль был, а ежели бы хотя малое волнение было, то бы судну никоим образом от потопления избавиться невозможно было.
От помянутого сбрасывания я в крайнее разорение пришел: 1. Для того, что из данных мне казенных вещей несколько в море сброшено и испорчено, а имянно, одна сума, в которой была серая бумага, пять дестей пищей бумаги, и данные мне семена; а осталось серой бумаги только пять дестей, а из семян ячмень и горох, да один термометр № 16 розбит, также и ветрометр изогнут и розпаян, которой я по прибытии на Камчатку исправил, а на починку оного купил два золотника нашатырю, по 30 копеек золотник; 2. что провианту моего брошено в море одиннадцать сум, также чемодан с бельем, и больше у меня не осталось, как только одна рубашка которая в ту пору на мне была. А что моего так много сброшено, то зделалось оттого, что я и обретающийся при мне пищик в то время от болезни, которая многим небывалым на море случается, почти бесчувственны были, и за казенными вещами и багажом моим смотреть было некому.
К устью Большой реки пришли октября 14 дня часу в 9 прежде полудни, в которое за убылою водой и боковым ветром войтить не могли, но как только вбежали в самые валы, которые беляки называются, а ветр в то время был N очень сильной, то валами, которые уже через судно ходили, едва его не затопило. Между тем бросили якорь, чтоб, дождавшися прибылой воды, войти в устье, но и того не воспоследовало, потому то судно на якоре удержаться не могло, но помалу валами подавало его к берегу и спустя с полчаса, от устья Большой реки саженях в 100 выкинуло на низменную кошку, чрез которую в полновые воды морской вал ходит».
Такие вот приключения испытали наши путешественники на пути от Охотска до Большерецка.
Уже буквально с первого дня пребывания в Большерецком остроге С. П. Крашенинников приступил к исполнению обязанностей. Причем не только научных, но и чисто хозяйственных.
И в самом деле, вот что обо всем этом пишет он сам: «Приехавши в Большерецкий острог, сочинил я имеющимся в здешних местах зверям, птицам и рыбам и растущим около здешнего места деревам и травам реэстры с русскими и камчадальскими названиями. Тогда же написал слова здешнего большерецкого языка». И тут же добавляет: «Для поставления метеорологических инструментов велел я зделать ящик в анбарной стене, которой анбар имеется близ церькви, а иного к поставлению оных инструментов способного места сыскать не мог».
Что же касается дальнейших планов, то он информирует: «Как дорога станет, то намерен я ехать к имеющимся вверх по Большой реке теплым водам, а от оных вод прямою дорогой к другим теплым водам, впадающим в Копенчик речку, которая устьем своим в Большую реку впала, а от других теплых вод поеду к горелой сопке, которая имеется между Авачи и Налачевой рек, расстоянием от других теплых вод в двух днях езды на собаках, а от нее к другой горелой сопке, имеющейся на реке Жупановой в расстоянии одного дня езды от первой горелой сопки.
А как весною анбар для поставления их построен будет, тогда начну наблюдения ветрометром и эксатмоскопом чинить».
Заключение
Всего за три недели пребывания в Большерецке, студент Академии наук С. П. Крашенинников успел сделать столько, сколько в наше время далеко не всегда успевает сделать за месяц целый отряд научных сотрудников и лаборантов. Он и списки местных растений составил. И словарь ительменского языка сочинил. И успел при этом, по опросам и архивным материалам, составить представление об основных природных особенностях – о тех же «горячих ключах» и «горелых сопках» – полуострова. Но, главное, обстоятельно продумать план предстоящих работ. Настолько обстоятельно, подчеркну, что во всех последующих походах он только в отдельных деталях отступал, да и то чаще по независимым от него обстоятельствам от намеченного. Так что далеко не случайно другой гений русской науки М. В. Ломоносов, 300-летний юбилей со дня рождения которого, кстати, также будет отмечаться в 2011 году (в ноябре), написал о С. П. Крашенинникове: «… взяты были из Московских Заиконоспасских школ двенадцать человек школьников в Академию наук, между коими находился бывший после профессор натуральной истории Крашенинников… оных половина взяты с профессорами в Камчатскую экспедицию, из коих один удался Крашенинников, а прочие все от худова присмотру все испортились». И хотя М. В. Ломоносов несколько преувеличил количество «испортившихся» (в числе шести студентов были, например, и полностью состоявшийся как специалист А. Горланов, и очень талантливый, но преждевременно умерший еще в экспедиции, Л. Иванов), это не только не умаляет достижений С. П. Крашенинникова, но и подчеркивает их.
