– Президентом дано поручение, направленное на приоритетные цели развития. Их несколько.
– Увеличение поставок на внутренний рынок, развитие глубокой переработки, увеличение потребления продукции населением, – это основные. Плюс к этому модернизация флота, развитие судостроения, снижение стоимости рыбопродукции, при этом увеличение экономической эффективности рыбохозяйственного комплекса. Тут, конечно, есть некоторое противоречие: рыба дешевле, а экономическая отдача больше. Но в общем цели понятны. При этом речь идет о том, что сектор рыбодобычи должен быть каким-то образом вовлечен в решение этих задач. Сейчас, вроде бы, рыбаки не решают эти задачи – не увеличивают поставки, не развивают переработку, судостроение.
– Ну да, получили квоты на 10 лет и все довольны.
– Значит, нас как-то надо в этот процесс вовлечь. Однако у нас в экономике страны есть еще проблемные отрасли.
– Например, легкая промышленность.
– Ну а почему нам не развивать легкую промышленность за счет рыбодобычи? Или автопром за счет рыбодобычи? Ведь если разобраться в сущности экономических процессов, то создается попытка развития одной отрасли за счет другой. Хотя мы говорим о рыбохозяйственном комплексе, но каждый сегмент этого комплекса – это отдельный вид бизнеса. Потому что прямой зависимости на самом деле между ними не существует. Постараюсь объяснить это на конкретных примерах.
Очень много споров вызвало законодательное решение разрешить осуществлять переработку на судах в случае прибрежного рыболовства. И на совещании в Минсельхозе прозвучало мнение о том, что это решение убийственное: заводы встали, сырья не хватает и так далее. То, что заводы вынуждены останавливать работу, конечно, очень плохо, но давайте разберемся с экономическим аспектом – а почему, собственно, они встали? Это говорит о том, что перерабатывать продукцию на борту все-таки выгоднее? То есть когда рыба сдавалась на берег, то получалось подобие донорской деятельности – рыбодобытчик должен был дополнительно финансировать переработку на берегу. Ведь так?
Например, у нас в компании есть рыбопромысловые участки. Часть из них находится близко к населенному пункту, в котором стоит рыбоперерабатывающий завод. Там меня никто не заставит сдавать рыбу на судно. Мне это невыгодно: рядом берег, переработка, все очень удобно. Но есть участки отдаленные, с которых меня также никто не заставит везти рыбу на береговое предприятие, потому что это будет нерентабельно. Ведь все определяется экономическим смыслом. И субъект бизнеса должен находить путь, снижающий издержки, – я думаю, это объяснять не надо. Потому что мы можем конкурировать на рынке по качеству и цене. Если мы создаем однородный продукт, – а по сути так и происходит, поскольку мы все производим мороженую рыбу, соленую икру, филе и прочее, – то мы по цене конкурировать не можем, у нас однородный товар, но мы можем конкурировать в себестоимости. А как это сделать?
– Путем снижения издержек.
– Именно. А как же мы будем их снижать, если мы одну отрасль пытаемся развивать за счет другой? Если мы просто из принципа будем везти рыбу на первичную переработку на берег, то мы получим дополнительные затраты. И каким образом будет конкурировать прибрежный минтай с минтаем исключительной экономической зоны? Никаким образом. В ИЭЗ он будет дешевле.
Еще один пример. «Магаданрыба» занималась и продолжает заниматься береговой переработкой. Сначала мы пошли по стандартному пути. Что поймали, то и переработали. Поймали сельдь, значит, будем производить селедку в банках, в пакетах, соленую, копченую, в соусах и так далее. Все замечательно, только экономически неэффективно. Наш производственный комплекс начал приносить прибыль только тогда, когда мы стали закупать сырье из других регионов – камчатскую нерку, палтус через посредников во Владивостоке, приморскую капусту, которая по качеству лучше магаданской. В 2012 году руководитель этого производственного комплекса вообще привез норвежскую семгу и атлантическую сельдь, объяснив это тем, что ему на филе атлантической сельди работать выгоднее, чем на сельди тихоокеанской.
– Как такое возможно?
– На работе с филе крупной атлантической сельди меньше трудозатрат. У нас же основные расходы на производстве – это зарплата людей и оплата электроэнергии. А теперь произошло их сокращение вдовое, если не втрое. Производственный процесс сократился, отходов нет.
– Даже транспортные расходы окупились?
– Это факт. Кроме того, в Магадане существует спрос на норвежскую семгу, и в магазине ее упаковка стоит дороже, чем упаковка горбуши той же навески. Такая же история с камчатской неркой, палтусом, кальмаром, приморской капустой, крабом, который мы тоже закупали и привозили. То есть мы стали поставлять на рынок продукт, которого в Магадане, видимо, не хватало.
– А его, оказывается, ждали.
– Потому что горбушу можно у всех других производителей купить, а вот эти продукты – у нас. Нерку, к примеру, в Магадане не ловят, а она потребителем ценится выше, чем горбуша. Это все пример того, что у нас не получилось экономически эффективно работать только на собственном сырье.
Когда мы занялись этим проектом, то были мысли: а почему бы не расширить рынок сбыта, не выйти, к примеру, на Москву. Наивно несколько – из Магадана на Москву, но такие мысли были. Однако нужны ли мы на этих рынках? Ведь мы сразу теряем в себестоимости. Поясню: все просто, даже с той же селедкой. Наша компания добывает 12 тысяч тонн сельди в год. Для того чтобы она попала к нам на переработку в Магадан, выгоднее ее сначала привезти из района промысла во Владивосток, а оттуда доставить рефконтейнерами в Магадан. Почему? Потому что найти транспорт, идущий прямиком из района промысла в Магадан, весьма проблематично – все транспортные рефрижераторы в полном грузу идут в южном направлении – на Владивосток. Если же улов сельди в 500 тонн вывезти в Магадан самостоятельно без перегруза, то нужно отвлечься от промысла. Мы теряем только на одном переходе, как минимум, двое суток, а это значит недолов. Если же завернуть транспорт в Магадан, чтобы выгрузить там наши 500 тонн, то транспортному рефрижератору нужно подняться на север, на что он потратит около двух суток, оформить приход судна в порт, то есть «открыть границу», затем опять «закрыть границу», плюс потратить еще двое суток до исходной точки. За все эти издержки мне в итоге будет выставлен счет. Получается, что все-таки выгоднее привезти сельдь во Владивосток, а потом с юга на север отправлять ее в контейнерах. Последние годы мы так и возили свою продукцию. То есть в логистике мы уже проигрываем.
Теперь следующая ситуация. Предположим, у меня перерабатывающий завод в Магадане, а у вас – во Владивостоке. Оба выпускают идентичную продукцию. Вы селедку переработали и выпустили на рынок. А мне мою продукцию теперь надо тоже отправить потребителю. Железной дороги от Магадана у нас нет и в ближайшее время не предвидится. Самолетом возить сельдь? Но ведь это народная рыба, это не красная икра, она не может быть чрезмерно дорогой. Значит, надо опять везти морем. То есть поехали обратно уже в переработанном виде. И это притом, что предварительно мне из Владивостока надо в Магадан завезти тару, соль и прочие ингредиенты для переработки. И как мы с вами будем конкурировать на рынке? Кто первый вылетит в трубу при прочих равных условиях? Конечно же, я.
– А Северный морской путь?
– Идея, конечно, замечательная, только Севморпуть у нас открыт исключительно в навигацию. А все остальное время что делать?
Я же не могу за весь год переработать тысячи тонн продукции, а потом везти ее Севморпутем. Это же готовый продукт, он не может столько храниться! Пресервы сельди, в частности. Я могу обеспечить магаданские магазины, но даже до Владивостока готовую продукцию уже не довезу. То есть теряется еще одна конкурентная позиция. Вы меня обгоняете по логистике, по качеству и по ассортименту, потому что вы можете на местных рынках продавать свежую продукцию, а я не могу.
Возникает логичный вывод: а зачем производить всю эту продукцию в Магадане? Чтобы уравняться с вами в условиях, мне целесообразней открыть аналогичный завод в Приморье. Допустим, мы так и делаем, а дальше выбираем пути развития. Но как только мы пытаемся расширить рынок – выйти на Москву, Санкт-Петербург, – мы сталкиваемся с той же проблемой, с которой я сталкивался, занимаясь переработкой в Магадане. Мы пытаемся готовый продукт отправить туда, куда целесообразней привезти замороженное сырье. Его везти дешевле, проще, там рабочих рук больше, электроэнергия дешевле, тара, ингредиенты для переработки. Тогда, наверное, там выгоднее развивать глубокую переработку, чем здесь?
Все это свидетельствует о том, что рыбодобыча и береговая переработка – это два совершенно разных вида бизнеса, которые требуют разных подходов.
Давайте представим, что «Магаданрыбе» в обязанность вменят производство готовой продукции из всего, что поймано судами компании. Это значит, что необходимо переработать порядка 12-13 тысяч тонн минтая и примерно столько же сельди. Вы можете привести пример хотя бы одного завода в России или за рубежом, который производит продукцию глубокой переработки только из двух видов сырья? Я не знаю таких случаев. Все-таки нормальный перерабатывающий завод делает определенную линейку товаров. Я же не могу переработать 12 тысяч тонн сельди и ни килограмма лосося. На какой рынок я выйду со всей этой селедкой?
– Вам тогда нужно будет работать на минтае и на сельди круглый год, но они же ловятся короткими сезонами. Это невозможно.
– Не короткими - промысел практически идет круглый год. Но мы ведь не можем предлагать потребителю только селедку и минтай! Например, наш завод в Магадане перерабатывает сельдь, минтай, горбушу, кету, кижуч, нерку, норвежскую семгу, морскую капусту, палтус, кальмар, – на выходе всего около 150 наименований продукции. Наша задача – представить хороший ассортиментный ряд. Привлечь внимание к нашему товарному знаку. Если покупатель приходит в магазин, где представлена продукция от целого ряда производителей с широким ассортиментом товара, то он может попробовать что угодно. И если среди прочих будет «Магаданрыба» только с селедкой, то никакой конкуренции не получится. Даже если мы загрузим завод круглогодично, все равно не выйдет эффективной экономики. Экономика на производстве рассчитывается исходя из разной рентабельности разных объектов. Все в комплексе дает определенный результат.
Например, нерка – весьма рентабельный объект по сравнению с другим сырьем для переработки. И когда я слышу, что надо обязать рыбодобытчиков свои уловы переработать, возникает вопрос: что и сколько переработать? Ведь даже несмотря на рентабельность нерки, я не переведу весь завод на ее переработку, потому что потеряю конкурентоспособность – покупатель уйдет к тому, у кого интереснее ассортимент.
– Это и с точки зрения домовых хозяйств нелогично, потому что в целом наиболее востребованный продукт – непереработанный. Это свежая рыба.
– Можно, конечно, дойти до любой степени абсурда, пытаясь заставить добытчика заниматься переработкой. Но ведь она существует как самостоятельный вид бизнеса в разных регионах России, во многих крупных городах, и не только в прибрежных субъектах Федерации. Но нет ведомства, которое бы серьезно занималось ее проблемами. Ведь именно этим предприятиям в первую очередь нужен переход на систему налогообложения по ЕСХН. Если стоит задача развивать береговую переработку, то логично дать ей льготу.
Мы заходим в супермаркеты в Москве – разве там нет рыбы? Есть, и я бы не сказал, что ее намного меньше, чем колбасы. Хотя у нас, в отличие, например, от Японии, страна мясоедов – такие предпочтения у потребителей.
– Даже во Владивостоке, где рыбопродукцию можно купить в любом ассортименте превосходного качества, мясопродуктов потребляют в гораздо большем количестве, чем рыбы. Это особенно заметно во время предпраздничных продаж.
– Тем не менее «Магаданрыба» активно развивает продажи на внутренний рынок. Я хочу сказать несколько слов о вареной креветке.
– Сырую не особенно едят у нас в России.
– Да. Суть в том, что мы ее варим прямо на судне. Неужели я должен ее на берегу варить, чтобы развивать береговую переработку? Она же в качестве потеряет. А вообще-то, извините за подробности, креветка варится в живом виде. Если она варится как-то по-другому, то она не будет кондиционной. Мы это хорошо знаем, потому что осуществляем поставки и на европейский рынок.
– Вообще морепродукция – это такая категория, которую лучше пускать в переработку свежевыловленной. Тем не менее, что делать с этим обременением для рыбаков, которое заложено в поручении Президента?
– Мы с коллегами совещались по этому поводу. Модель обременения неэффективна сама по себе. Что значит, заставим перерабатывать? Допустим, я поставлю какое-то сооружение, скажу, что это цех по переработке, буду честно выпускать какую-то продукцию и дотировать этот завод, потому что он будет абсолютно убыточен, но к чему это все? Какое это имеет отношение к развитию? Или заставят меня, например, 30% продукции реализовывать на российский берег. А как быть с объектами, которые в России не имеют спроса в принципе?
– Можно составить список таких объектов, которые в России не едят, а от остального завозить не менее 30%.
– Теоретически можно. Но возможно ли такое обременение оформить на законодательном уровне? Мы все-таки находимся в свободном рынке. И потом я боюсь формальных выполнений обязательств. Я приведу пример. Есть сырая креветка, которую мы продаем в Японию. В России ее практически не берут, но для увеличения спроса на внутреннем рынке мы значительно снизили на нее цену. То есть покупайте, пробуйте. Знаете, чем все кончилось? Китайцы узнали, что некто во Владивостоке продает сырую креветку по очень выгодной цене. Ее можно купить, отвезти в Японию и продать там по цене рыночной.
– То есть все приемы обмануть законы рынка приводят к отрицательному результату.
– И кому нужны такие поставки на внутренний рынок? Я другой могу пример привести. Одна торговая компания во Владивостоке покупала минтай с прибрежного промысла. Напомню, уловы прибрежного промысла должны поставляться в соответствующий субъект Федерации. Этот минтай они покупали и потом, тем не менее, поставляли на экспорт.
Когда мы продаем партию своей сельди или минтая, то начинаем обзванивать всех потенциальных покупателей и выбираем того, который предлагает наиболее выгодную для нас цену вне зависимости от его национальной принадлежности. В последнее время мы более активно стали продавать минтай на внутренний рынок (но это все-таки не 50%, а гораздо меньше). Потому что рынок начал развиваться. Не потому что меня заставили, а потому что спрос увеличился. Хотя и эта продукция в итоге может оказаться, условно говоря, на азиатском рынке, но прибыль получу уже не я, а посредник, который туда поставит нашу рыбу.
Говорят, что решение, позволяющее перерабатывать рыбу на судах прибрежного промысла, лишает рабочих мест местное население. А где же экономика? Можно создать рабочие места, в конторе будет сидеть бухгалтер, секретарь, специалист по логистике, еще транспортная компания на рыбе заработает, грузчики – вот, дескать, мы создали рабочие места. Но это напоминает ситуацию, когда завал дороги разгребают вручную. Зачем нам бульдозер, надо же рабочие места создавать!
– А чем загружать наши дальневосточные окраины?
– А как же тогда быть с тезисом об инновационном пути развития, когда мы вместо снижения издержек начинаем их увеличивать? Ведь мы должны говорить о высокотехнологичном производстве. Если у меня на заводе начнут работать 150 человек с ножами за столом, то любой скажет, что это неправильно, нужно поставить высокотехнологичное оборудование. Но тогда количество занятых на производстве значительно сократится. Это, к сожалению, практика двойных стандартов. Для развития, как бы то ни было, мы должны снижать издержки. Ну, давайте отменим трактора, и у нас сразу же появится куча рабочих мест.
Мы участники свободного рынка, и занятие бизнесом сопряжено с рисками. Если я неправильно их рассчитал, то это моя проблема. В данном случае переработку организовывали, видимо, там, где не надо было этого делать. Не всегда получается так, как хочется. Таких примеров много. Я понимаю, что за всеми этими случаями стоят не только материальные вложения, но и живые люди. Но если мы выбираем высокотехнологичный путь развития, давайте двигаться в этом направлении. И надо создавать не рабочие руки с ножами, а растить специалистов по обслуживанию оборудования, высококлассных технологов.
– Может быть, ФАС не так уж неправа, и все выловленное, действительно, стоит продавать через биржу.
– Может быть, но это не является обременением согласно поручениям Президента.
– Однако рыбопереработчики смогут покупать там сырье в любом необходимом им количестве.
– Сам по себе биржевой инструмент нормальный и справедливый. Он позволяет любым участникам рынка получать справедливую цену. Только каким должен быть сам механизм биржевой торговли рыбой? Все-таки качество продукции у всех разное, заморозка, размерный ряд и прочее. Вторая проблема – логистика. Допустим, мы продаем партию сельди на внутренний рынок. И у нас планируется подход судна 1 ноября. А потом начинается шоу: заштормило – не отгрузились, транспорт задерживается, соответственно, нервотрепка у покупателя.
– Потому что они уже подогнали рефсекции и у них намечается простой.
– А в биржевом процессе как быть в такой ситуации?
– Может быть, как в Пусане – аукцион? Представители приезжают и торгуются.
– Но в Корее не продается вся рыба на аукционах. Даже креветка и крабы не продаются. Я видел аукционы только на икру минтая, образцы которой представлены участникам аукциона. В свое время был создан культ икры, и эта традиция пока сохраняется. Наблюдая за тенденциями, я предполагаю, что этих аукционов лет через 10 тоже, возможно, не будет. Менталитет меняется, меняются вкусы потребителей, и вокруг икры уже нет былого ажиотажа.
В 90-е годы субъекты Федерации имели полномочия по распределению части квот, в том числе и в целях развития береговой переработки. И ряд перерабатывающих предприятий имели квоты на сельдь в ИЭЗ. У кого-то 500, 600 тонн, у другого 2 тыс. тонн.
– А флота нет.
– И не было никогда. Им дали промышленные квоты для того, чтобы они путем аренды флота их вылавливали. То есть в данном случае рыбопереработка получила дотацию в виде квот за счет рыбодобытчика. Конечно, эти квоты перепродавались, и, ничего не делая, можно было иметь приличный доход. А по отчетам предприятия работали, еле сводя концы с концами. Потому что продажей квот они компенсировали убытки по переработке. В результате часть этих предприятий была куплена другими собственниками, а часть потеряла квоты по причине систематического недоосвоения. То есть квоты все равно вернулись тем, кому они действительно должны принадлежать – рыбодобытчикам.
– Так что же делать тогда с развитием переработки? Почему нет прорыва?
– А почему он должен быть, если этими предприятиями никто не занимается и переработку не могут перевести даже на налогообложение по системе ЕСХН? Надо дать льготы переработчику, и тогда он сможет конкурировать со своими зарубежными коллегами, которые развивают производство всем на зависть. Тогда отечественные переработчики смогут и у нас закупать больше рыбы.
Елена Филатова, журнал «Fishnews - Новости рыболовства»
Декабрь 2013 г.
