Сладкое время нереста

Нерест – выметывание рыбами половых продуктов – зрелой икры и молок (семенной жидкости, эякулята) с последующим оплодотворением. У большинства рыб оплодотворение икры наружное, вне тела самки, в воде, в определенных местах – нерестилищах, где условия благоприятны для развития потомства (БЭС).

«Это [нерест] ведь загадочное движение существ к продолжению жизни. Обреченное на смерть. Рывок лучших сил природы. Рыбная оргия. Но на пути у них встают алчные млекопитающие. Наделенные интеллектом. Воровство из природы не ради пищи, а ради денег – это дикость, варварство». (Ермилин, герой спектакля).

Владивосток посмотрел спектакль «Нерест» по пьесе магаданца Тараса Дрозда «Сладкое время нереста». Зал был полон, актерам и режиссеру-постановщику, художественному руководителю островного театра Андрею Бажину долго аплодировали, кричали «браво». Уже одно название спектакля настраивало на что-то знакомое. И предчувствия не обманули – на сцене зрители увидели жизнь глубинки. Нет большой разницы, где она географически расположена. И у приморцев, и у сахалинцев, и у магаданцев хватает забытых богом деревень, где давно уже нет никакой работы, есть только рыба… И люди, чтобы выжить, занимаются браконьерством. Там, на окраине мироздания, вдали от мегаполисов, культурных центров, центров жизни, браконьерство давно уже превратилось в саму жизнь. В игру – опасную, захватывающую, со своими правилами. Там своя роль отведена и местному жителю, и рыбинспектору, и горожанину. Важно только знать свой шесток и не перепутать его с чужим.

Автор пьесы «Сладкое время нереста» Тарас Дрозд ныне живет в Петербурге, а пишет о дальневосточной глубинке, почти Зоне – не в утилитарном смысле, а в обобщенном. Пишет не понаслышке, а по реальным впечатлениям и ощущениям – был там, жил, работал, запомнил. Его пьеса очень любопытна. С одной стороны, она подпитана традициями нашей «деревенской» литературы, с другой – они не без отпечатка личности автора. В ней смешано все – драматическая и психологическая острота, смешная афористичность реплик, анализ обыденности и метафоричность отдельных эпизодов, бытовая простота и символичность обобщений.

Пьеса близка зрителям, чем, собственно, и руководствовался островной режиссер при выборе. К герою спектакля – Сашке Бекасову – приезжает бывший одноклассник Володя Ермилин. На рыбалку. Лицензионный лов днем, а ночью – браконьерство, перелов, рыбинспектор. То, что близко каждому любителю рыбной ловли. Рыбалка для горожанина-хирурга не стала приятным развлечением и приключением, а превратилась в контрапункт определения важных жизненных истин, проявила человеческую сущность, показала суетность нашего бытия. Тесно сплетенные меж собой любовная драма, детективная история, комедия положений ярко и красочно демонстрируют, что есть наша жизнь, кто мы в ней и куда мы идем. Рыба здесь – некая сила, движущая страстями, определяющее жизненное обстоятельство. Нерест – не только кульминация природно-биологических явлений, кратковременное «рыбье счастье». «Сладкое время нереста» для персонажей пьесы Тараса Дрозда такой же пик самых разных душевных и человеческих скрещений, период выбора и выяснения отношений – друг с другом и с самими собой. Любить или расстаться, простить или уйти, смириться с происходящим или резко переменить жизнь? Кажется, что все возможно – стоит только принять решение. Но все эти «мировые проблемы» точно так же вписаны в самые обычные приметы бытового, каждодневного и многолетнего поведения. Герои пьесы пьют водку и собираются на рыбалку, ходят в гости и браконьерствуют, дают взятки и потихоньку крадут картошку с соседского огорода.

«Эта пьеса близка мне, как и любому сахалинскому жителю, человеку, приближенному к воде, рыбе. Она очень реалистична. Я сам из тех мест, автор пьесы – тоже. Именно поэтому описанные события мне знакомы не понаслышке. Я вижу, как сегодня люди сравнивают свое настоящее и прошлое, не в пользу первого. Это, безусловно, трагедия, драма. И она разыгрывается в каждой семье, в каждом доме. Эти темы болевые и понятные для сахалинского зрителя. Эта пьеса честная, искренняя, глубокая», – признается Андрей Бажин.
Однако, несмотря на близость тематики режиссеру, он впервые обратился к ней, в репертуаре спектакля она единична. Отметим, впервые одноименную постановку по пьесе Тараса Дрозда «Сладкое время нереста» осуществил известный московский режиссер Сергей Голомазов, и этот спектакль был номинирован на национальную театральную премию «Золотая маска».

В пьесе, как и на сцене, живут самые обычные люди, только среда обитания у них иная: затерянный островок, замкнутое пространство, далекое от большой земли, которая ощущается обетованным раем. Сценографы зримо и чувственно представили нам внутреннюю сущность этого мирка, где сам быт вписан в природные приметы. Звездное небо над головой, мелькающий вдали маяк, где-то плещет вода, чуть колышутся камышовые заросли, повсюду – рыбацкие сети, прямо из которых выныривает громоздкий старомодный шкаф, старый радиоприемник. Все неразрывно слито и друг другом определяется, как в известной формуле о бытии и сознании. Ненавязчивая символика постановки позволила синтезировать бытовые приметы и душевные настроения.

В общем-то сделать из всего этого действо цельное и стильное – задача весьма непростая. Герои спектакля – это обыкновенные люди, близкие и понятные каждому. Мы узнаем в них себя. И оттого обидно, что второстепенные роли затмили главные – а значит, основной смысл, горькая правда нашей жизни отступила перед этими яркими образами на второй план. На вторых ролях, определяющих быт главных героев и составляющих обстоятельства их жизни, заняты народные артисты России. А на главных – молодежь. И хотя режиссер считает, что гармонию найти удалось, неискушенный зритель заметил лишь яркую, красочную, сочную игру Клары Кисенковой (бабка Люська) и Владимира Абашева (дед Витя). Любое появление их на сцене непременно вызывало смех зрительного зала, хотя смотрели драму… Возможно, режиссер, а значит, и актерская труппа вошли в некоторое противоречие с замыслом драматурга, что, в общем, ослабило пьесу. Драма уступила место комедии. Хотя, вероятно, режиссер сознательно не стал превращать героев в некие идеи, в носителей двойных смыслов. Каждый персонаж остался прежде всего живым человеком – страстным, темпераментным, думающим и чувствующим. Однако за игрой не ощущалась вышеупомянутая двойственная, порой мистическая атмосфера жизни. Они не были растворены в ней. И оттого зритель воспринимал лишь то, что видел непосредственно, не заглядывая в глубь фраз, реплик. Зритель, пожалуй, не услышал то большее, что хотел донести драматург в каждой конкретной реплике.
«Реакция зала меня не поразила. В нашей жизни сплетено и горькое, и смешное, поэтому мне не хотелось ставить драму в чистом виде. Если есть над чем посмеяться – над собой, над ситуациями, в которые мы попадаем, не ядовитым смехом, а может, даже с болью и грустью, с долей самоиронии, то, я считаю, всегда надо смеяться. Читая пьесу и ставя ее, я всегда пытаюсь искать смешное, может, даже там, где этого на первый взгляд и не видно. Но хочется думать, что то «щемление» сердца, которое почувствовал читатель, я смог передать через смех, заставив зрителя «соучаствовать» героям именно таким образом. «Не смешите наши заборы, они и так вповалку», – говорит один из героев пьесы. Да, наша жизнь смешная, но драматичная одновременно», – считает режиссер.

Думается, что, интерпретировав образы по-своему, режиссер смог удалось показать один день, но не жизнь. Кому как ни хирургу – человеку и специалисту, видящему, из чего состоит наша жизнь и что такое человек, знакомому с началом и концом бытия не понаслышке, – философствовать, сравнивая нерест и бьющегося в сетях лосося с настоящим живым человеком, борющимся за жизнь? Ведь в данном случае борьба – не оправдание, не самоцель, а страх. Не просто перед смертью, а перед многократными своими повторениями. У режиссера – наоборот. Слова хирурга Ермилина выглядят ущербно, как самая обыкновенная ложь. Дерганый, суетливый, бесконечно жестикулирующий Андрей Кошелев – Ермилин не передал, а возможно, и не ставил перед собой такую цель, философию человеческого бытия, вложенную драматургом в его уста. Текст, к слову сказать, не был интерпретирован никаким образом. Интонационный и сценический рисунки – вот что определило восприятие зрителя.

Чересчур театральная, с неестественными интонациями Виктория Дроняева – Нина, возможно, слишком молода, чтобы показать женщину страдающую, терпящую, но верную и любящую. Образ Филина в исполнении Ильи Глебова не выписан вовсе. Человек, который через всю жизнь пронес в душе неразделенную любовь, который убил ради этой любви соперника, за что отсидел, одинокий волк показался зрителю эдаким интеллигентом, сидевшим за политические убеждения, а не за убийство. А момент, когда на душевном изломе Филин признается Нине в любви и при этом сравнивает себя с кижучем, идущим на последний нерест и знающим исход своей жизни, и вовсе вызывает смех зала. Хотя, как говорит режиссер, и с этим нельзя не согласиться, одну и ту же эмоцию можно переживать по-разному: «Все зависит от зрителя. Можно одну и ту же эмоцию, один и тот же момент, обстоятельства передавать по-разному, а соответственно, и воспринимать. Думаю, актерам удалось воссоздать реальную атмосферу. Клара Кисенкова (бабка Люся) – просоленная жизнью, Сахалином. Владимир Абашев (дед Витя) – обаятельный, с юмором. Я слышу и вижу проблему, но меня не могут не притягивать такие обаятельные персонажи. В то же время я не просчитываю реакцию публики. Я пытался с прищуром, с иронией посмотреть на ситуацию. Надеюсь, от этого она не утратила свою органичность и правдивость. Хотя каждый зритель видит ее по-своему. Я хотел, чтобы было не скучно. Кто-то находит нескучность в смехе, кто-то – в слезах и переживаниях. Хотя были эпизоды, где мне хотелось бы видеть другую реакцию зрителя (например, когда Филин признается Нине в любви). Но даже в этом эпизоде каждый должен найти свое и удивиться, порадоваться, огорчиться или просто вспомнить, задуматься. Думаю, что именно театр дает такое право и такую возможность. Именно здесь мы можем сопереживать каждый своему».

Эпизоды выдержаны режиссером в разных тональностях. Однако единого лейтмотива не слышно. Пьяный угар очередного застолья сменяется шутками и смехом, а не откровенно символическим моментом, как у автора пьесы. Бытовая проза не звучит белым стихом. Авторские метафоры утеряны, а с ними утеряно и то чувство бесконечности и неразрывности бытия островитянина. Думается, что тому способствовала замена музыки. «Утро» Грига – на Третью симфонию Брамса в гитарном исполнении, а песни «Плот», символизирующей само течение жизни, – на «Прекрасное далеко», определяющее детские надежды, мечты, чаяния. Музыкальный подтекст, выступающий в пьесе драматурга вполне самостоятельным инструментом, как-то потерялся за игрой актеров, за смехом зрительного зала.

«Я ставил перед собой цель – показать нашу жизнь через улыбку, через самоиронию. Я считаю, что незачем на зрителя выливать желчь. Жизнь, конечно, обозлила героев. Но, тем не менее, все они светлые. Взять того же Бекаса. Он жертвует собой ради любимой, ради сына, ради их лучшего будущего. Он не озлобился, а сохранил все человеческое. Эта пьеса не «чернушная», и я хотел это показать. В каждом из нас есть светлое, даже в самых тяжелых обстоятельствах. Одновременно я не хотел зарывать последние надежды нашего народа. Не хотелось показывать безнадегу. Я попытался уйти от этого, сгладить тот душевный надрыв, который есть в пьесе. Поэтому заменил музыку на «Прекрасное далеко». Эта композиция, на мой взгляд, ассоциируется именно со светлым будущим, с исполнением самых заветных желаний. Может, это банальная песня. Но именно она выражает надежду, мольбу и веру одновременно», – говорит Андрей Бажин.
И зритель сопереживает. Пусть по-своему, смеясь. Внутренняя драма озлобленного и почти сломленного обстоятельствами Сашки Бекасова заставляет сочувствовать как ему, так и тихой, но со «сжатой пружиной» внутри жене Нине. Чета бодрых старичков, бабка Люся и дед Витя, забавляет и провоцирует улыбку. Пусть не грустную, как у Тараса Дрозда, но ироничную. Каждый персонаж – правдив, но однозначен. И несмотря на то что реакцию всех без исключения зрителей нельзя назвать однозначной – были и те, кто откровенно не понял смысл сего действа – для тех, кто увидел-таки драму и проч., главное, что режиссер добился основной цели – он заставил зрителя «жить» спектаклем, дышать им, что, честно говоря, бывает не так часто.

«Когда я выбираю и ставлю пьесу, я стараюсь разыграть конкретную ситуацию, переложив ее на жизни близких людей или даже свою собственную. Если это складывается в какие-то глобальные обобщения и идеи, это хорошо. Однако этой постановкой мне хотелось достучаться до власть имущих и лишний раз обратить внимание на выбранную тему. Ведь такие поселки, такие люди и такие судьбы есть. И о них надо заботиться. Если мы будем молчать, то они окончательно озлоблятся и вымрут. Я хотел лишний раз подчеркнуть это. Театр – мое средство выразить социальную проблему».

Ксения ПИСАРЕВА