Яков Миркин: Крабовый промысел сейчас на развилке

В начале августа Росрыболовство запросило у компаний, ведущих промысел краба, отчетность о финансово-хозяйственной деятельности – для оценки последствий от продажи на аукционах 50% крабовых квот. В рыбацком сообществе, которое изначально настаивало на разговоре с цифрами в руках, уже успели проанализировать положение дел с привлечением независимых экспертов и даже обсудить его, например, на площадке комиссии РСПП по рыбному хозяйству и аквакультуре.

Заключение о последствиях нарушения исторического принципа при распределении крабовых квот подготовил известный экономист, заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО РАН, профессор Яков Миркин. В беседе с главным редактором журнала «Fishnews – Новости рыболовства» Эдуардом Климовым он рассказал, чего стоит экономика крабового промысла, почему аукционы поставят крест на инвестиционной программе и с чем связана склонность государственных органов к принятию иррациональных решений.

– Яков Моисеевич, рыбная отрасль – одна из немногих, где не осталось профильной экономической науки. Соответственно и рыбаки, и чиновники сталкиваются с тем, что никто толком не понимает, откуда цифры и насколько они реальны. Когда вы занимались анализом отрасли как экономист, где вы брали цифры для построения моделей, расчетов и выводов?

– Для экономиста, который зашел в отрасль, независимо от того, идет ли речь о рыбном хозяйстве или об атомной промышленности, путь примерно один и тот же. Если нет сводной информации, единственный способ понять – собрать отчетность. Речь идет, прежде всего, о бухгалтерских балансах, об отчетности о прибылях и убытках, о состоянии основных средств.

В данном случае отраслевые ассоциации помогли получить первичную отчетность ключевых компаний, которые занимаются добычей краба. Их оказалось несколько десятков. Затем наступила очередь того, что мы называем «представительной выборкой», потому что для каждой компании крабовый промысел – это только часть деятельности. Поэтому велась добросовестная работа со специалистами, которые хорошо знают отрасль на техническом уровне, с экспертами, чтобы на основе отчетности определить, какую долю эти компании занимают в общем объеме добычи краба и, наоборот, какую долю в их бизнесе занимает добыча краба. Другого способа вытащить эту предметную деятельность из универсальных операций компании, которая одновременно работает на ряде рынков, не существует.

Конечно, всегда нужно учитывать, что есть официальная экономика, а есть то, что остается за ее бортом. Но в этом секторе, насколько я понимаю, за последние десять лет произошло резкое расширение доли именно официальной экономики, поэтому можно смело пользоваться данными официальной отчетности по тому, какой оборот, какой объем активов, какие прибыли, какая структура обязательств, и тогда можно строить финансовые модели и прогнозы. Так мы и поступили.

Это была очень большая работа. Мы, в первую очередь, смотрели на краболовные компании с точки зрения финансистов. И не касались отношений внутри отрасли или дискуссий с государством, которые имеют, видимо, долгую историю. У нас абсолютно объективный взгляд: мы ничего не знаем о политических течениях, совершенно не представляем себе конфликты интересов. Есть просто отрасль и то, что с ней будет происходить. Мы создаем объективную картину. Дальше, конечно, уже возникнет вопрос об отраслевых особенностях, но вот этот взгляд позволяет увидеть в физическом объекте или технологическом объект экономический, финансовый. Тем более что в этом случае шла речь об очень простом вопросе – об изъятии средств из рыболовства, в частности, из его крабового сегмента. И нужно было понять, сможет ли отрасль выдержать то изъятие, которое готовится, и какое это имеет для нее значение.

Вопрос на самом деле крайне важный. У нас очень часто государство принимает решения, всецело ориентируясь на интересы бюджета и налогов, но совершенно не учитывая то влияние, которое оно оказывает непосредственно на объект – на экономику, на промышленность, на компании, на бизнес. Вот здесь как раз был очень интересный случай, когда, вычисляя объект, мы оценивали его настоящую и будущую экономику, а также то решение, которое только готовится государством, и то, какое воздействие оно будет иметь.

Потом, когда ты уже понимаешь экономику, встает вопрос о прогнозировании, появляются отраслевые особенности, и там уже без физических, натуральных измерений очень сложно обойтись. Например, без учета процессов, влияющих на объемы добычи крабов, на динамику их популяции, прогнозировать финансовое будущее отрасли совершенно невозможно.

– А в целом можно ли прогнозировать финансовое будущее с привязкой к биологии? Ведь рыбный промысел в немалой степени зависит от биологических факторов.

– Надеюсь, что да. Во всяком случае мы пользовались внешней экспертизой, мы смотрели ретродинамики, которые очень хорошо показывают, что популяции и добыча крабов цикличны. Хотя нынешняя ситуация с выловом может казаться государству вечным полетом вверх, сами крабы, наверное, с этим бы не согласились. Цифры демонстрируют, что это цикл.

Если говорить о моделировании, о попытке понять будущее, то мы в прогноз закладывали именно цикличность изменения численности популяции краба. Мы исходили из того, что сейчас пик, а дальше будет снижение популяции. Там, правда, такие растягивающиеся циклы по нарастающей, но картинка выходит довольно однозначная.

– Со стороны чиновников сейчас я вижу такой подход: есть какие-то хорошие рыбаки, которые ловят хорошо, и есть какие-то странные краболовы, которые не справляются с задачей государства. В отчетах, которые вы видели, есть ли чисто крабовые компании или это компании, у которых крабы – только один из активов?

– Преимущественно крабы – это только один из активов. Это понятно и совершенно естественно, потому что жизнеспособный бизнес должен иметь в своем портфеле разные активы. Не надо быть биологом, чтобы понимать, что активы физические наверняка находятся в различной динамике по объемам, по ценам, по спросу. Бизнес обычно выживает именно диверсификацией, поэтому я видел, прежде всего, диверсифицированные компании.

Добыча краба как подотрасль работает внутри диверсифицированных бизнесов. По-моему, она иначе существовать и не может при всей той специализации, которую имеют основные средства (специфические навыки, места добычи и прочее). Поэтому внутри бизнеса крабы – это один из активов, как правило.

– На заседании комиссии РСПП вы оценили активы всех краболовных компаний и их потенциал. На ваш взгляд, средства, которые, как заявлено, в случае аукционов получит государство, насколько реальны с экономической точки зрения?

– Они невозможны на самом деле. И в любом случае они убивают инвестиционную программу. Вот эти цифры – от 80 до 300 млрд рублей.

Для простоты буду пользоваться округленными данными. Соответственно объем активов, которые относятся именно к добыче краба, по данным на начало 2018 года, мы оцениваем примерно в 70 млрд рублей. Из них накопленная внутри отрасли прибыль – порядка 50 млрд рублей, причем она образовалась преимущественно в последние несколько лет. При этом крупнейшая ее часть – 35 млрд рублей – вложена в основные средства, то есть это не прибыль, которая существует абстрактно, это прибыль, которая уже используется. Если кто-то собирается эти 50 млрд рублей изъять, то это невозможно: они уже связаны в реальном бизнесе, это не деньги на счетах.

Если говорить о выручке, то последние годы она увеличивалась: во-первых, в связи с ростом объемов добычи крабов. Во-вторых, на нее прямо повлияла девальвация рубля, как и на все экспортные отрасли. И третьей компонентой были цены.

Мы ориентировались на умеренную динамику повышения цен, хотя понимаем, что здесь не все так однозначно. Есть несколько факторов, если прогнозировать будущее. Глобальная экономика на резком подъеме, и он будет продолжаться два-три года. Соответственно дальше будет циклическое снижение, которое может отразиться на спросе. С другой стороны, расширяется спрос на азиатских рынках, особенно в Китае. В общем, мы не закладывали падения спроса, которое бы отражалось на цене, поэтому картина будущего, которая представлялась, – циклическое снижение популяции и соответственно добычи, дальнейшее ослабление рубля, что должно увеличивать рублевые объемы, и отсутствие понижающей динамики в мировых ценах.

Цифры за последний год, от которых мы отталкивались, делая прогноз на будущее, получились: по выручке – 53-55 млрд рублей, по чистой прибыли – 27-28 млрд рублей. А дальше возникает вопрос: забрать все это на аукционах или все-таки остановиться и подумать. Например, об инвестиционной программе отрасли.

Кроме отчетности мы собрали данные по Дальневосточному бассейну и по Северо-Западу о предполагаемых инвестиционных программах, в том числе по модернизации флота, замене оборудования и т.д. Причем не какие-то абстрактные суммы, а очень четкие данные, базирующиеся на уже имеющихся инвестиционных проектах, оценке реальной потребности отрасли в количестве судов, трансформации береговой инфраструктуры, новых перерабатывающих мощностях.

В результате экспресс-анализа у нас получилось, что общая инвестиционная программа до 2027 года составит порядка 155 млрд рублей. Это очень хорошо корреспондирует с нашими прогнозами по прибыли за десять лет – порядка 200 млрд рублей, хотя эти цифры получены независимо друг от друга. Бывают в экономике ситуации, когда то, что люди планируют, интуитивно находится примерно на уровне того, что они могут заработать и создать.

– Они реалисты.

– Реалисты, да. Но только если они смогут остаться в этом бизнесе, и не будет никаких радикальных изменений. Предприятия намерены в течение будущих десяти лет продолжать вести промысел, закупать суда, в том числе под инвестиционные квоты, делать заказы.

И вот мы оказались перед очень интересной картиной отрасли, которая в общем-то благополучна и является гордостью страны. Она растет, она экспортная, она в последние годы в связи с девальвацией рубля и хорошей динамикой популяции и соответственно добычи подзаработала. И она подошла к моменту перестройки и крупных инвестиционных вложений, что очень выгодно всем. Выгодно обществу, выгодно экономике и, конечно же, выгодно государству с точки зрения и заказов на судостроительных предприятиях, и роста налогооблагаемой базы, и увеличения торгово-экономических связей.

Такая картина у нас сложилась по результатам исследования. Но при этом мы предупредили, что если финансовые изъятия в бюджет будут равны тем суммам, о которых было объявлено, то фактически это утрата курицы, которая несет золотые яйца. Это, мягко говоря, необъективное финансово-экономическое решение, и нужно очень хорошо подумать, стоит ли так поступать.

Крабовый промысел стоит на развилке, и его дальнейшая судьба тесно связана с теми решениями, которые примет государство. В частности, на совещании в РСПП мы уже слышали мнение руководителя одной из компаний о приостановке инвестиционной программы, которую они запустили.

– Я правильно понимаю, что при построении моделей вы рассматривали и то, как отразится на краболовных компаниях частичное изъятие крабовых квот?

– Да, мы построили критическую модель. Вывод прост: изъятие будущей прибыли – это крест на инвестиционной программе. Нет модернизации краболовной индустрии, нет обновлению береговой инфраструктуры и нет лозунгу, призывающему переходить на выпуск продукции глубокой переработки.

Размеры платежей, о которых идет речь, – 80, 150, 200, 300 млрд рублей, и для отрасли это огромное изъятие. Понятно, что аукционы можно провести и за бесценок, но этому на самом деле очень мешают результаты торгов в мае 2017 года на 20 с лишним миллиардов рублей. Жизнь подталкивает к тому, что эти аукционы будут дорогими.

Если отрасль лишить доходов на десять лет вперед, то на какие средства она будет развиваться? Закладывается модель того, что в экономике называется высокой хрупкостью. Это будет заведомо больная индустрия, очень уязвимая, из которой начнет все расползаться. Очевидно, что нельзя было придумать ничего более стимулирующего к увеличению серой экономики, чем то, что предполагается сделать.

– На заседании комиссии РСПП главной темой было обсуждение доклада ФАС и ее инициатив с аукционами. У меня вызывает удивление аргументация ФАС об удешевлении рыбы и крабов. Как можно добиться этого, купив квоту на аукционе по максимальной цене? И второй момент: три предыдущих руководителя Росрыболовства, да и сегодняшний на каком-то этапе, говорили об аукционной торговле в начале 2000-х как о безусловном зле. А сейчас аукционы преподносят чуть ли не как спасение отрасли. На ваш взгляд, отчего так резко меняется позиция государства и есть ли в этом какая-то логика?

– Вопросы на самом деле естественные. Но я здесь вынужден перейти от рыболовства к более общим вещам, потому что даже в своей последней книге «Открытая дверь» очень много пишу о том, что решениям в России свойственна иррациональность. Вот я – профессиональный финансист – не знаю, почему мы четверть века не можем нормализовать процент по кредитам. Или почему мы четверть века не могли сбить инфляцию? Или почему в пенсионной реформе еще два десятилетия не прошло, а уже случилось четыре резких поворота? Или как всего за несколько лет (с конца 2013 года) можно было убить 45% банков? И так далее.

Иррациональность, отсутствие внятных экономических соображений – наверное, это стиль. Все понимают, что Россия с каждым годом отстает, потому что среднемировые темпы роста экономики – 3,9%. Президент несколько раз говорил о том, что нужно достичь среднемировых темпов роста. Но у нас вся экономическая политика направлена как раз на торможение.

Только что был повышен НДС. И все остальное не радует: избыточная налоговая нагрузка, административная нагрузка, сверхвысокий процент, очень холодный кредит – недоступный кредит, валютный курс, который все время колеблется, бюджет со многими странностями, из которого все время выкачиваются средства в резервы, вместо того чтобы давать деньги на развитие.

В экономике, где вроде бы должны стимулировать рост, либо делят пирог, либо все время создают стабилизаторы торможения. И, если говорить о крабовом промысле, возможно мы наблюдаем искусственное замедление вместо «полный вперед!». Очень много экономических решений принимается формально юридически. Инициаторы не чувствуют реальной физической жизни, не знают реальных систем, которым ты либо помогаешь расти и выживать, либо, наоборот, гробишь их на корню.

Действия отдельных ведомств очень хорошо ложатся в общую канву экономической политики, в которой вместо стимулирования роста выстраивают огромное количество барьеров, чтобы стабилизировать, затормозить и, может быть, предохранить от чего-то. Но тем самым делают ее слабее, потому что при таком предохранении упускаются, во-первых, возможности реальных инвестиций и, во-вторых, возможности сделать большую машину – экономическую, финансовую, краболовную – в любых отраслях.

На самом деле кровопускание и торможение, резервирование и стабилизация и другие структурные перестройки все время обескровливают экономику в целом либо отдельные отрасли, потому что в этих отраслях тоже локально начинают принимать решения, которые делают их слабыми. Я это очень хорошо вижу на примере финансового рынка или банковской системы уже как финансист.

Многие вещи в экономике могут делаться формально правильно. Я все время сталкиваюсь с такими формально-юридическими конструкциями, накладываемыми на живую ткань экономики в ситуации, когда лучше подождать и не трогать. Вспомним курицу, которая несет золотые яйца. Удачно действующий сектор экономики – это национальное достояние, которым можно гордиться. И если все вокруг падает, а он растет, то дайте ему встать на ноги. И потом уже, если вы считаете, что этот рынок монополизирован или на нем недостаточная конкуренция, начинайте заниматься его делением. Не надо привносить дополнительные высокие риски, которые подрывают в первую очередь конкурентоспособность.

Что касается импортозамещения и появления краба на внутреннем рынке, мне кажется, есть много способов добиться этого. Прежде всего, помочь встать на ноги российскому среднему классу, чтобы он мог позволить себе не крабовые палочки, а натуральное мясо краба.

– Как вы считаете, способность китайского рынка переварить любые объемы российской рыбы и морепродуктов – это хорошо или плохо?

– Это и хорошо и плохо. Это хорошо с точки зрения российского экспорта, но это требует понимания того, что будет происходить на внутреннем рынке. Мы можем страдать сколько угодно по поводу того, что где-то растет спрос или увеличивается численность населения, но пока мы внутри нашей экономики не начнем стимулировать рост благосостояния, рост доходов, рост экономики, пока мы будем существовать в логике дележки сжимающегося пирога, как с пенсионным возрастом, и постоянно отставать в темпах роста, мы будем сталкиваться с этой проблемой нарастающего разрыва.

Здесь может быть очень много спекуляций на тему «китайцы все съедят, нам ничего не оставят», но, по идее, правильной была бы логика конкуренции – давайте расти быстрее, давайте будем богаче! Нас мало, мы контролируем огромную территорию. Давайте станем большой ресурсной Швейцарией, где каждому будет очень хорошо и где каждый будет пользоваться тем, что китайцы хотят есть. Пусть у нас доход будет выше, и мы все равно будем потреблять рыбу, крабов, креветки.

Поэтому я бы сказал, что такая ситуация – это просто вызов, который, к сожалению, властями не осознается. Проблема в том, что в нашей стране часто из вызова создают борьбу насмерть, но не принимают вызов как способ развития.

Эдуард КЛИМОВ, Анна ЛИМ, журнал « Fishnews – Новости рыболовства»

Август 2018 г.