Леонид Михайлик: Мы несем ответственность за байкальского омуля

Байкальский регион в первую очередь ассоциируется с омулем. Правда, в последние годы запасы этого эндемика достигли такого низкого уровня, что осенью 2017 года был введен мораторий на промышленный лов – до восстановления популяции.

Искусственным воспроизводством омуля занимаются на заводах Байкальского филиала Главрыбвода, построенных на окружающих Байкал реках. Почему одним запретом промысла проблему не решить, какую угрозу несут золотодобытчики для мелких рек, как удалось за три сезона в десять раз увеличить объемы закладываемой на инкубацию икры и когда можно ждать возвращения этой знаменитой рыбы, в интервью журналу «Fishnews – Новости рыболовства» рассказал начальник филиала Леонид Михайлик.

– Леонид Алексеевич, территория Байкальского филиала охватывает сразу три региона, но главным объектом для вас остается озеро Байкал?

– Да, наш филиал находится в трех субъектах – это Иркутская область, Бурятия и Забайкальский край. Можно сказать, что это один байкальский бассейн, куда входит и само озеро Байкал, и все реки, которые впадают и вытекают из него.

Но в основном наша деятельность сосредоточена на территории Республики Бурятия, так сказать, по центру – между двумя областями – наше управление. Там располагаются четыре рыбоводных завода, которые занимаются воспроизводством омуля и осетровых. По Байкалу последние – краснокнижный вид, и у нас содержится достаточно большое ремонтно-маточное стадо – более 9 тыс. производителей.

– Помимо воспроизводства, какие еще функции возложены на филиал?

– Конечно, воспроизводство – наша основная цель. Но также мы проводим мониторинги, занимаемся мелиорацией, то есть расчисткой русел рек, завалов, восстанавливаем нерестилища. Производим оценку воздействия на окружающую среду предприятий, которые наносят ущерб природе и хотят работать либо в водоохранной зоне, либо непосредственно в воде. Рассчитываем для них размер компенсаций.

– Много ли таких предприятий и как складывается с ними работа? На ваш взгляд, пользователи чаще готовы возмещать ущерб или приходится идти в суд?

– В целом предприятий достаточно, но из-за того, что байкальская территория – это район, где очень много заповедников, особо охраняемых природных территорий, рост промышленности здесь слабый. В Бурятии вообще практически ничего не развивается именно в связи с тем, что достаточно сложно получить согласования, нужно пройти серьезные экологические экспертизы и так далее.

Поэтому основное негативное воздействие на водоемы у нас оказывает, как и по всей Сибири, золотодобывающая промышленность – артели, которые моют золото. Далее, это нефтегазовая отрасль – они либо тянут трубопроводы, либо добывают углеводороды. Угольные разрезы тоже вносят свою лепту. Очистные сооружения, как же без них, – сбросы крупных городов, прежде всего, Улан-Удэ. Еще речные порты и предприятия, которые занимаются добычей песка, гравия и других инертных материалов. Это основные категории пользователей.

Отношения с ними складываются по-разному. Одни сами стараются быстрее все решить и вовремя возместить ущерб. А кто-то, наоборот, тянет время, старается уйти от ответственности, пытается поменять виды рыб – вместо ценных выпустить малоценные и за счет этого сэкономить.

Конечно, есть предприятия, особенно ряд золотодобывающих организаций, которые сами приходят, заключают договоры, подают заявки и работают строго по закону. А есть те, за кем приходится побегать, достаточно сложно с ними работать. Но это проблема не только нашего региона, но и всей страны. У нас пока нет четко отработанной схемы взимания этих платежей и контроля за компенсацией ущерба.

– Вы возглавили Байкалрыбвод в сентябре 2016 года. Буквально через несколько месяцев он был преобразован в Байкальский филиал Главрыбвода. Какие основные задачи на тот момент стояли перед вашим учреждением и как они изменились за прошедшее время?

– Для нас 2016 год в целом выдался непростым. Помимо того, что шла реорганизация, то есть из Байкалрыбвода мы переходили в структуру Главрыбвода, к нам в тот год присоединили сразу три завода. До этого у Байкалрыбвода был только один рыбоводный завод – Гусиноозерское осетровое хозяйство, которое расположено на теплой воде Гусиноозерской ГРЭС.

Сразу после передачи выяснилось, что заводы находятся в достаточно тяжелом состоянии. Они строились давно, оборудование было сильно изношено. И самое главное – образовалась большая задолженность по зарплате, которая кое-где не выплачивалась больше года. Приличные долги накопились по электроэнергии, всем сопутствующим платежам, налогам и прочему. Поэтому у персонала было соответствующее настроение, люди работали нехотя, потихоньку начали растаскивать: где имуществом, где оборудованием пытались закрыть свою зарплату.

Нам пришлось взять все в свои руки. Росрыболовство тогда выделило дополнительное финансирование. Все долги были закрыты, все кадры сохранены – ни один человек в тот момент не был уволен, все остались. Погасили не только заработную плату, но и все другие платежи. Поэтому 2016-й стал для нас показательным.

В конце года в рамках реорганизации мы вошли в состав Главрыбвода. Система управления стала более понятной, отчеты аккумулируются в центральном офисе и поступают в Росрыболовство, соответственно, нам спускают задачи.

Как вы знаете, в августе 2017 года к нам на Байкал прилетал Владимир Путин, который тоже приложил руку к выпуску мальков омуля, очень серьезно отнесся к восстановлению популяции и дал ряд поручений по данному вопросу. После этого был введен запрет на промысел омуля, который действует и по сей день. И мы сфокусировались на работах по воспроизводству.

В первый год нашей работы, когда мы приняли заводы, было заготовлено всего 55 млн штук икры омуля. В следующем году мы подняли этот показатель до 120 млн. А в прошлом году поставили рекорд – около 560 млн икринок омуля заложено в аппараты.

Кроме того, в 2018 году мы запустили на полный цикл Селенгинский рыбоводный завод. До этого рыбы было так мало, что мы все работы проводили на одном заводе – Большереченском. Сейчас более 50 млн штук икры инкубируется на Селенгинском заводе. Нам важно, чтобы эти мощности не простаивали, чтобы люди работали и не теряли квалификацию, чтобы рука не забывала – за икрой же надо следить.

– Более 560 млн икринок – по сравнению с предыдущими годами это прорыв, а по сравнению с плановыми показателями? К каким цифрам вы стремитесь?

– Скажу так, суммарная мощность наших трех омулевых заводов по закладке икры – это 3,7 млрд штук. Это очень серьезный объем, и он никогда не заполнялся. Но я думаю, что здесь следует ориентироваться на научные данные о том, сколько нужно ежегодно выпускать для возрождения популяции. Есть ежегодная программа по зарыблению, там все цифры прописаны.

Мы сами ставим перед собой амбициозную задачу – в ближайшие год-два выйти на закладку миллиарда штук икры. Для этого необходимо бросить все силы на охрану нерестового омуля. Это самое сложное – сохранить рыбу, когда она подходит на нерест и браконьеры пытаются ее растащить. Даже сейчас в продаже все равно появляется икра омуля – в соленом или еще каком-то виде.

– Означает ли это, что мораторий на промышленный лов омуля не эффективен? Или наоборот, он повлиял на увеличение количества производителей и объемы закладки икры?

– Запрет, безусловно, был введен своевременно. Именно тогда, когда нужно, было принято решение на уровне Росрыболовства, и мы его реализовали. Разумеется, много было споров, много было недовольных, они есть и сейчас, но эта мера подоспела вовремя и в определенной степени сказалась и на наших показателях.

В первую очередь исчезла нагрузка на популяцию промышленного рыболовства, у предприятий были достаточно большие квоты. Второй момент – усилился контроль на реках. Раз нет промышленного вылова, браконьерскую рыбу гораздо сложнее куда-то вывезти, потому что любой омуль, который перевозится, уже вне закона, как и любой, который лежит на прилавках.

Хотя лазейку оставили – разрешили рыбачить КМНС, для них выделено 60 тонн. И сейчас по этим документам очень много рыбы продается. С этим тоже надо как-то бороться, потому что запрет есть запрет.

– Рыбаки-любители тоже как-то влияют?

– Любительская рыбалка – это сравнительно небольшие объемы. Я сам рыбак, достаточно много времени провожу на водоемах, особенно когда начинается лов со льда, и хочу сказать так: если ты поймал пять-десять штук, то тебе крупно повезло. Как правило, сейчас рыбы мало, уже нет таких объемов как раньше, когда сотнями килограммов ловили. Поэтому любительская рыбалка не наносит такого ущерба и не причиняет таких потерь, как браконьерство.

Более того, для популяризации спортивно-любительского рыболовства в Бурятии ежегодно проводится «Байкальская рыбалка», в которой участвуют не только российские, но и зарубежные любители подледного лова. Это не просто соревнования, это массовый праздник, пропагандирующий сохранение экологии Байкала. В этом году юбилейная «Байкальская рыбалка» у нас проходила 29-30 марта.

А что касается борьбы с нелегальным выловом, конечно, запрет тут сыграл основную роль. На дорогах стала дежурить полиция, Росгвардия. Очень серьезная работа ведется именно в местах скупки рыбы. Там же все видно, раньше холодильники стояли в любом дворе. Сейчас эти склады вскрываются днем и ночью, и если рыба обнаруживается, то людей сразу привлекают к ответственности.

Еще на увеличении объемов закладки сказалось то, что после приемки заводов мы поменяли места отлова производителей. Раньше мы это делали гораздо выше в реках, а сейчас спустились практически в Байкал. Для чего? Опять же, чтобы браконьеры не перехватывали рыбу. Реки очень маленькие, достаточно было выйти в сапогах, бросить сеть, она за десять-двадцать минут забивалась рыбой, а там огромные кусты, камыши, то есть это нереально отследить.

– Вы сказали про миллиард штук икры. А этого будет достаточно, по мнению науки? Или в идеале заводы должны работать на полную проектную мощность?

– Здесь вопрос не только в количестве выпуска, очень многое зависит от экологического состояния водоемов. Почему на Байкале так критично уменьшилась популяция омуля? Это же не только из-за браконьерства, экология тоже сильно ухудшается.

В Бурятии последние десять лет выдались очень засушливые, уровень воды постоянно снижается. Это опасно тем, что рыба на стадии личинки, особенно когда начинает нагуливаться, держится около берега, где кормовая база гораздо насыщеннее. Но когда вода отступает, на мелких участках ее уже нет, приходится искать более глубокие. А там, во-первых, кормовая база сразу меньше. Во-вторых, вода холоднее. В-третьих, нет растительности и негде спрятаться от хищника, а личинку же выедают все: не только рыбы, но и крупные насекомые. Поэтому экологические факторы нельзя не учитывать.

Или, допустим, если взять реку Селенга, я уже сказал об очистных сооружениях Улан-Удэ, но дело не только в них. Когда икра отложена на нерест и находится непосредственно в реке, а не на заводах, особенно зимой, когда между льдом и дном остается очень маленький уровень воды, концентрация различных загрязняющих веществ, ПАВ, химикатов резко возрастает. Это тоже оказывает негативное воздействие на популяцию, причем на естественное воспроизводство, которое в идеале должно быть основным.

Поэтому сказать, сколько на сегодняшний день нужно выпускать, сложно. Возможно, стоит смотреть от обратного – мониторить в следующие годы, сколько рыбы заходит на нерест, какая биомасса омуля в озере. И, отталкиваясь от этих цифр, регулировать, какое количество икры нам надо закладывать.

– В апреле прошлого года начальник Главрыбвода Дан Беленький говорил, что оба завода по воспроизводству омуля, переданные филиалу, – Селенгинский и Большереченский – были в критическом состоянии. Как обстоят дела с планами по реконструкции и модернизации этих предприятий?

– Это один из самых положительных моментов, помимо того, что мы погасили задолженность и рассчитались с коллективами, что Большереченский и Селенгинский рыбоводные заводы попали в программу реконструкции. Как я уже говорил, оборудование на них, конечно, устарело и будет модернизировано. Планируем заменить основные водоподающие агрегаты, насосы, перевести котельные с угля на газ – в общем, работы будет много.

В прошлом году нам выделили деньги на подготовку проектно-сметной документации. По Большереченскому заводу документация в принципе уже готова и прошла все экспертизы. По второму заводу, Селенгинскому, работа завершится, я думаю, где-то в середине этого года, может быть, ближе к сентябрю. Там есть проблемы с водой, поэтому немного подзатянулась разработка документации.

– То есть непосредственно к реконструкции вы приступите в следующем году, если будет финансирование?

– Да, как вы правильно подметили, если будет финансирование, то с 2020 года деньги на реконструкцию и ремонт заложены непосредственно в федеральной целевой программе. Сама реконструкция может занять два или три года. Там самая большая сложность – не останавливать производственные процессы. Получается, что основные работы можно вести только в достаточно короткий летний период, когда личинка уже выпущена, а новые производители еще не пойманы.

– Как обстоят дела с кадровым обеспечением государственных рыбоводных заводов, подготовкой специалистов для них, научным сопровождением?

– Еще раз повторюсь, когда мы приняли заводы, то оставили всех специалистов. На сегодняшний день наши предприятия укомплектованы кадрами полностью. Есть небольшая потребность в рыбоводах и еще некоторых специальностях, но в принципе справляемся.

Главная проблема здесь в том, что средний возраст наших работников достаточно высок. Эти люди еще пять-десять лет отработают, и им просто физически тяжело будет выполнять свои обязанности. А молодые специалисты к нам не идут.

– А рядом с вами есть учебные заведения, которые готовят нужных специалистов?

– Есть. В Иркутской области их обучает Иркутский государственный университет, там действует факультет ихтиологии. И сельхозакадемия в Бурятии, она более направлена на рыбоводные мероприятия. Но выпускники к нам не идут, и их можно понять.

Во-первых, наши заводы расположены в отдаленных глухих селах, откуда молодежь старается уехать и получить какую-то более престижную профессию. Во-вторых, на сегодняшний день мы не можем предложить конкурентоспособный заработок. У нас средняя зарплата – 20-25 тыс. рублей. Для села это, может быть, и неплохо. Но для молодого человека или девушки, которым нужно семью содержать, жилье приобретать, конечно, этого мало.

И, в-третьих, тот самый вопрос о жилье. Мы как бюджетное учреждение не имеем права ни покупать молодым специалистам жилье, ни строить его. Думаю, что над этим надо работать, иначе мы через несколько лет можем столкнуться с серьезным дефицитом специалистов.

– Какими вы видите планы на ближайшие годы?

– Конечно, в первую очередь мы планируем довести до конца реконструкцию заводов, чтобы они четко работали. И второе – это наладить систему возмещения ущерба, чтобы предприятия, которые нанесли вред реке или озеру, его компенсировали.

Думаю, что если эта работа будет поставлена на серьезные рельсы и взята под контроль, то в будущем мы сможем совсем уйти от бюджетных средств. Тогда не только заводы будет гораздо проще реконструировать, но и текущие ремонты проводить, и людей финансово поощрять – за счет внебюджетной деятельности.

Самое главное, чтобы рыба возвращалась в водоемы, в которых жила и из которых ее выгнали промышленность и браконьеры. Наша цель – восстановить запасы омуля, чтобы через пять-семь лет снять запрет с Байкала. Ведь на нас отчасти лежит ответственность за то, насколько быстро это будет сделано.

– Пять-семь лет – это прогноз, который дает наука?

– Просто это тот срок, за который рыба вырастает. Если мы будем продолжать ежегодные выпуски, биомасса омуля будет постепенно подрастать, увеличиваться, и в принципе за это время должна вернуться хотя бы к тому, что было.

Анна ЛИМ, журнал « Fishnews – Новости рыболовства»

Апрель 2019 г.