Россия в пролове - Эксперт Online

Рыболовство – одна из немногих отраслей, которая в кризисный год выросла в среднем по России на 10-11 процентов. Можно ли сегодня сохранить всю выловленную рыбу? Какова эффективность отрасли? И когда российские рыбаки вернутся на просторы Мирового океана? Об этом в программе «Угол зрения» с Александром Приваловым рассказал руководитель Федерального агентства по рыболовству Андрей Крайний.

— Как дела в отрасли?

— Дела в отрасли по-разному. Мы растем в период кризиса. Хотя рыба – товар, который движется против цикла, последние сто лет, как правило, во время кризисов потребление рыбы растет. Почему-то, не знаю. Может быть, потому что рыба все-таки у нас в 3−4 раза дешевле, чем мясо на прилавках магазинов. Может быть, просто меняется структура потребления. И, пожалуй, две цифры, которые вселяют такой оптимизм осторожный – то, что мы растем. 10 -11 процентов, — это в целом по стране. У нас есть бассейны, где мы растем на 45 процентов, на 80 процентов. Это Волго-Каспийский бассейн, Азово-Черноморский. То есть рыбаки пошли за той рыбой, за которой не ходили уже много лет, за так называемой дешевой рыбой.

— Понятно, стали подбирать то, чем раньше брезговали.

— Совершенно справедливо. Да и народ начал покупать то, от чего раньше отворачивался, или то, чем раньше кормил кошек. Ведь она не хуже рыба, она дешевле, у нее, может быть, не такой изысканный вкус, как у средиземноморских рыб. Но мойва…

— Как было сказано в какой-то старинной рекламе, просто вы не умеете ее готовить.

— Совершенно справедливо. Поэтому и мойва, и килька хороша.

— Тут беда-то какая… Килька, известное дело, хороша, на мойву все-таки надо искать любителя. Дело вот какое. Люди жалуются, что все равно дорого. Я в одном из Ваших выступлений видел, что Вы говорили, что закупочная цена на горбушу достигла исторического минимума — в начале осени ее брали у рыбаков по 25 рублей, меньше чем по сотне вы ее не увидите ни в одном магазине никогда. Разве это хорошо?

— Это очень нехорошо. Но, согласитесь, это уж точно не вина рыбаков.

— Не вина рыбаков – это проблема отрасли. Если люди готовы покупать рыбу по 150, по 200, иногда дороже, а рыбакам достается 25 рублей, отрасль хиреет. Это же естественно.

— Согласен с Вами. Притом что любопытный факт был в начале года. Мне звонила Эльвира Набиуллина и говорила, почему рыба так дорожает резко: по данным Росстата, рыба за январь-февраль 2009 года выросла на 14 процентов в цене, вся в целом. Я начинаю узнавать у рыбаков. Рыбаки говорят: да нет, как продавали селедку по 20 рублей, так и продаем. Просто дело в том, что в отрасли или к отрасли присосался ряд слоев — посредников, трейдеров, — которые собственно извлекают сверхприбыль.

— А как же это можно сделать? Если человек пришел в порт с рыбой, то он должен быть королем, вокруг него должны плясать. Как он оказывается в руках демпингующих скупщиков? Что не так?

— Во-первых, не так, что кредиты короткие и дорогие, их очень тяжело брать рыбаку, причем он должен тратить деньги за полгода до путины, потому что надо закупить промвооружение, надо забукировать пароход, надо заплатить аванс экипажу и так далее. А деньги он получает только после того, как выйдет в море, поймает рыбу, придет с этой рыбой в порт и продаст. Понятно, что его начинают поджимать проценты по кредиту. Ему надо срочно избавиться от улова.

— Срочно? Так хорошо, все равно рыбу долго держать нельзя, естественно. А почему его в порту встречает один, а не сорок скупщиков? Кто делает эту псевдомонополию?

— Хороший вопрос. Вы знаете, это не совсем все-таки к отрасли, наверное, потому что…

— Да, скорее к властям портовым и околопортовым.

— Ну, с зерном-то ситуация та же самая. Примерно. Там, просто, во-первых, консолидация уже прошла, там есть ряд крупных игроков, типа «Каргила», «Дрейфуса», которые определяют погоду на рынке. У нас такого нет, у нас очень много компаний, больше, чем нужно. Она конкурентная очень отрасль. В стране около 5 тысяч компаний, которые занимаются рыбой – рыбалкой, переработкой.

— Это, действительно, много.

— Это чересчур даже на такую большую страну. Подумайте, только найти нормальных директоров 5 тысяч человек…

— …нереально…

— … согласитесь. Во-первых, их много. Во-вторых, они маленькие компании, бизнес капиталоемкий, тяжело. И вот поэтому маленькие компании рыбацкие вынуждены отдаваться этим трейдерам, для того чтобы выручить хоть сколько-нибудь денег. Крупные могут потерпеть, могут подождать. Действительно, рыба, горбуша достигла исторического минимума — она стоила 25 рублей, но крупные компании Дальнего Востока по 25 рублей рыбу не отдавали. И рынок сдвинулся.

— И чего они добились?

— Ну, сегодня 40−42 рубля за килограмм.

— Это серьезное повышение.

— Конечно. Причем что интересно отметить. Вы говорите – не встретишь эту рыбу — дешевую горбушу. На прошлой неделе звонит мне мама, которая живет в Истре, говорит: сынок, слава Богу, пошли в магазин — в какой-то несетевой, обычный — крупно написано на плакате «Операция горбуша» 57 рублей.

— Поразительно.

— Стоит очередь.

— В Москве что-то такого не помню.

— В Москве, понимаете, барьеры для входа на московский рынок, высоки, как заборы на Рублево-Успенском шоссе. Невозможно войти. Как бы ни говорили торговые сети о том, что они не берут бонусов, что они не берут плату за вход, за небрендированный товар… Причем Вы знаете, такое ощущение, что московские власти и московские трейдеры в едином, что называется, порыве мешают рыбакам-дальневосточникам, северянам на этот рынок попасть.

— А как дела с этой самой сетью магазинов «Океан», которая должна была отчасти решить проблему?

— Вы знаете, отчасти решают 54 магазина в стране. Просто когда мне всякий раз говорят, а где же эти магазины, о которых вы так много говорили, все почему-то озираются вокруг себя, а спрашивающие, как правило, живут в Москве…

— Ну, это естественно, что вокруг себя. А куда же еще смотреть?

— Согласен с Вами. Но тем не менее, магазины такие есть. Сеть не де-юре, а де-факто становится федеральной. Все-таки 54 магазина в 29 регионах уже существуют у нас. Очень много в Ростовской области. Опять-таки все зависит от позиции властей. Я власти Санкт-Петербурга уговаривал месяцев восемь дать муниципальные помещения по минимальной ставке аренды и получить, таким образом, право контролировать ценообразование. Не получалось. Затем мы все-таки нашли представителей бизнеса санкт-петербургского, которые согласились переоборудовать свои (у них было два магазина какие-то, я уже не помню, материалов что ли), они их переоборудовали. И вот первый магазин 5 ноября Валентина Ивановна Матвиенко торжественно открыла в Питере.

— Понятно. Помочь в открытии она не решилась, а перерезать ленточку…

— Но, понимаете, когда она зашла в магазин, посмотрела на ценники, сказала: что, вы будете по такой цене продавать рыбу. Они сказали: да. Я поняла, мы вам предоставим, сколько нужно еще? Сколько сможете открыть? Они говорят: ну, еще десять потянем магазинов. Небольших — 300−400 метров в спальных районах Санкт-Петербурга. Хорошо, мы торжественно под камеру заявляем, я найду помещения, я вам эти помещения отдам.

— Ну, смотрите как.

— Понимаете, в Москве не получается. У нас такой заочный разговор с московскими властями, то есть я призывают Юрия Михайловича и его подчиненных предоставить магазины, помещения под магазины по минимальной ставке аренды (это принципиальное условие). Понимаете?

— Я понимаю, естественно.

— Говорят: возьмите на рынке, но если взять на рынке, понятно, что цена в магазинах будет…

— Будет рыбный бутик.

— Да. А господин Малышков, директор Департамента торговли, мне через прессу отвечает, что помещения есть, но вы не обращаетесь. Такой разговор слепого с глухим.

— Это может быть надолго. Но видите как, Андрей Анатольевич, у меня такое ощущение, что помимо этих текущих проблем – кредиты, аренда помещения, арендные ставки – все это замечательно, конечно, но отрасль находится в очень тяжелом положении по основным фондам. Насколько я понимаю, чрезвычайно старый, очень давно не обновлявшийся и довольно малочисленный флот и какая-то очень серая ситуация с холодильниками.

— Да. Вы знаете, насчет малочисленности флота — нет, это миф, флота очень много. Но качество этого флота оставляет желать лучшего.

— Имеется в виду флота современного, конечно.

— Я могу сказать: у нас 80 процентов пароходов… У рыбаков России 2800 примерно с копейками кораблей всего, всяких – малотоннажных, среднетоннажных, крупнотоннажных. Так вот 80 процентов из них в возрасте старше 20 лет. То есть сверхнормативно эксплуатируются. С одной стороны…

— Кроме всего прочего, это еще и опасно. И крайне неэффективно.

— Вот. Самое главное, что это очень неэффективно. По энергоэффективности наши корабли рядом не стояли с норвежскими. Например, о чем мы говорим, если на вылов одной тонны рыбы норвежцы тратят 200 килограмм топлива, мы – 400. И когда мы работали зимой, в начале зимы этого года вместе рядом стояли пароходы наши и норвежские на мойве, у нас себестоимость на 25 процентов выше при вылове.

— Прямо сразу на месте.

— Сразу на месте.

— А дальше они приходят в порты. У них этих самых холодильников…

— Что касается холодильников, в стране 270 тысяч примерно холодильников, которые могут использоваться для хранения рыбы.

— Простите, 270 тысяч?

— 270 тысяч тонн можно хранить. Емкость холодильников. Или метров кубических.

— Но Вы же приводили цифру в каком-то выступлении, что в одном Пусане 1,5 миллиона?

— Да, 1,5 миллиона в Пусане.

— Ну, так почему?

— В небольшой в сущности стране…

— Они тоже морская держава, я понимаю, но мы все-таки…

— Они вылавливают меньше, чем мы, кстати, рыбы.

— Конечно, естественно.

— Что произошло? Двадцать лет назад корейцы поставили перед собой задачу – стать самой большой торговой площадкой по рыбе в Северо-Восточной Азии. Сказано – сделано. 85 процентов бюджет федеральный корейский, 15 процентов – мэрия Пусана. Причем, когда я был в Пусане и разговаривал с ними, холодильники, оптовый рынок огромный (рынок обошелся в 200 миллионов долларов – фантастический рынок оптовый). Я спросил: а кто управляет? Управляет компания частная, которая была выбрана на конкурсе, и участники этого рынка платят какие-то деньги этой компании. Я говорю, и через сколько окупится? Они говорят, ни через сколько не окупится, вообще идея-то была не в этом. То, что мы собираем с торгующих компаний, идет на поддержание состояния этого огромного комплекса. Говорят, об окупаемости речи нет, это политика.

— Нет, ну, что значит – об окупаемости речи нет? Если посмотреть шире, то налоги с этих компаний…

— Конечно, конечно. Торговые места, налоги, эффект мультипликативный. Если не считать тупо, в лоб, конечно, окупается. Потому что сегодня происходит? Бывает так, что наши рыбаки, выловив рыбу в нашем Охотском море, везут ее в Пусан не потому, что хотят ее продать, они там ее хранят, а потом из Пусана с хранения забирают, привозят ее во Владивосток.

— Эффективность должна быть заоблачная…

— Понимаете, да? О какой логистике можно говорить? При этом, конечно, компании не в состоянии восстановить систему холодильников по стране, сам бизнес. Это невозможно.

— А никакая компания о системе холодильников думать не должна.

— Естественно. Какая разница дальневосточной рыбопромысловой компании, есть холодильник в Эдинбурге или в Новосибирске или нет.

— Ни малейшей разницы.

— Это наша задача все-таки, государства. На мой взгляд.

— Я понимаю, что все-таки для компаний существует достаточно важная проблема холодильников здесь, на берегу. Там дальше логистика дальнейшая – отдельный вопрос, я еще спрошу. Андрей Анатольевич, будут какие-то федеральные усилия, например, по холодильникам?

— Да, Вы знаете, будут. Поскребли мы по сусекам, что называется. Создали совместно с Росрезервом рабочую группу. Примерно у Росрезерва есть миллион тонн холодильников – емкость 1 миллион тонн. Есть такой эвфемизм, стыдливое такое обозначение, временно свободных. На самом деле мы просто меньше храним в резерве, чем раньше.

— А где эти холодильники расположены?

— Во всех городах-миллионниках.

— По всей стране?

— Пожалуй, да, кроме Калининграда.

— Так как это решит проблему бедолаг-рыбаков, которые таскают рыбу хранить в Пуссан?

— Холодильники эти есть во Владивостоке – Росрезерва.

— И этого будет достаточно для тех флотов?

— Вы знаете, безусловно, это временное решение проблемы. Это можно сделать сейчас.

— Можно, значит нужно делать…

— Совершенно справедливо. При этом существует у нас компания, которая готова — назовем ее условно пока «Русский холод», — которая готова взяться за проблему строительства холодильников по всей стране.

— У условной компании есть деньги?

— Деньги кредитные.

— Вы будете гарантировать?

— Да, конечно. Есть договоренность с Росельхозбанком, он эти деньги даст. Просто представители этого бизнеса посчитали, что они смогут на транспортировке и хранении быть прибыльными.

— Ну, в общем, насколько я понимаю, судя по тому, как сейчас поставлена транспортировка и хранение рыбы, там должны быть золотые прииски.

— Вы знаете, на самом деле да. Потому что абсолютно нет диспетчеризации, допустим. Что это означает? Вы грузите секцию во Владивостоке, секцию с рыбой – 140 тонн – она может доехать до Хабаровска и встать там на три дня в поезде, потом она дойдет до Иркутска, Новосибирска. То есть до Москвы она может добраться через месяц. Ну, через 21 день по правилам перевозок. Но так как эти правила министерство тогдашнее путей сообщения писало само для себя, естественно, они резиновые правила – правила такие, как воровская отмычка построены. Они всегда правы будут, перевозчики. И только за счет ускорения, убыстрения движения поездов можно добиваться колоссального эффекта, и рыбаки готовы платить за это. И покупатели готовы платить за скорость.

— А скажите, пожалуйста, значит, с холодильниками вы, с помощью Россельхозбанка, еще как-то, инициативных ребят из какой-то компании вы будете сдвигать положение. А с пароходами?

— Что касается пароходов. Нам нужно в целом до 2020 года 1460 судов построить новых. При этом надо отметить, что Советский Союз крупнотоннажный флот строил только в Николаеве. Все остальное мы строили по СЭВу, через СЭВовский рубль – это была Польша, ГДР, кроме этого, мы заказывали в Финляндии плавбазы. Кроме этого, мы заказывали в Испании и в Норвегии. То есть по большому счету проблема очень сложная, потому что все наши верфи, которые существуют, они все военные. А что значит военная верфь? Это значит, верфь не умеет работать с издержками. Это значит, что у нее километровые цеха, которые надо охранять, освещать, и они до последнего времени на один небольшой рыбацкий пароход взваливали все свои общезаводские издержки.

— Естественно. Поймали хоть один заказ.

— Понятно, пароход становится золотым по цене чугунного моста. Получалось так, что строительство пароходов в России было на 30 процентов дороже, чем в Норвегии и на 50 чем в Корее, в Южной. Понятно, что это надо ломать. Сейчас, слава Богу, начинает приходить другой менеджмент, новый. Есть такая компания – «Объединенная судостроительная корпорация», — куда вошли госпакеты верфей, там поменялось руководство, поменялся менеджмент, пришли молодые инициативные ребята из бизнеса. И я только что прилетел из Владивостока, мы там проводили большое совещание. Посмотрели, где мы можем начать строить. Но опять-таки, нам нужны проекты новые, у нас нет проектирования, нет давно, все постсоветское время.

— Ну, это точно за 2 месяца не сделаешь, это дело длинное. Надо покупать.

— Что касается проектов, мы будем покупать проекты. Уже создаются некие консорциумы проектные — российско-норвежские. Норвежцы в этом смысле, конечно, на сегодняшний день, пожалуй, лучшие, потому что они не бросали строить флот свой рыбацкий. Ведь мир последние 5−7 лет не строил рыболовецкий флот в принципе.

— Почему?

— А неинтересно было. Все увлеклись танкерами, все увлеклись балкерами, все увлеклись газовозами. Это же интересно. Что такое танкер? Это плавающая канистра, ее построить очень легко, блоками. Корейцы строят двухсоттысячный танкер за восемь месяцев. Берутся, варятся блоки…

И все увлеклись этим, кроме, пожалуй, исландцев и норвежцев – эти продолжали строить рыболовецкий флот, и у них есть заделы. У них есть проекты, которые…

— И у них есть свободные для нас мощности?

— Нет, мы не будем у них строить. Мы у них, у консорциумов, точнее говоря, – российско-норвежских купим проекты, на эти есть деньги в федеральном бюджете.

— И на каких площадках, на тех самых оборонных, которые Вы называли? Потому что насколько я помню, я, может, чего не понимаю, секретность же была, но я ездил в советские времена на Дальний Восток, там были судостроительные, судоремонтные, довольно много заводов. Они где сейчас? Они померли все?

— Нет, они есть, они существуют. Они пережили тяжелейший, конечно, период 90−х годов, они ездили на заработки, их отпускали, как батраков, сварщиков – такая белая кость, каста в судостроительном деле. Но сохранились коллективы, сохранились цеха. Другой вопрос, строго говоря, конечно, по-хорошему надо пускать «Катерпиллера» и строить новые верфи. «Катерпиллера», чтобы заровнять.

— Мало ли чего надо, денег-то нет.

— Времени нет. Но при этом при всем, буквально вчера или позавчера вице-премьер Игорь Иванович Сечин открыл, заложил камень. Значит, мы будем строить одну верфь с Сингапуром, вместе с сингапурской компании во Владивостоке, под Владивостоком точнее, в Чажме. И мы будем строить с Daewoo, корейской компанией еще одну верфь на заводе «Звезда», это как раз оборонная верфь, занималась она утилизацией и ремонтом лодок подводных когда-то, но в 2010 году заканчивается процесс, все уже, и верфь переходит на гражданское судостроение.

— Но, видите, какое дело, Вы же сказали сами в начале нашего разговора, что очень много компаний очень мелких у нас занимаются промыслом. Как они будут?

— Вы знаете, мы сейчас пытаемся нащупать инструменты, механизмы, чтобы побудить компании к консолидации. Нам надо консолидировать бизнес.

— Но если у них не будет другого хода найти новые пароходы, кроме как консолидироваться, они это сами сделают, чего их побуждать. Но вы же должны создать какие-то встречные механизмы, я не знаю, — лизинг, гарантии по кредитам?

— Совершенно верно, Александр Николаевич. Абсолютно Вы правы. Что получается сегодня? И рыбаки говорят так: если современный пароход стоит 40−50 миллионов долларов, — это очень хорошая цена, это дешево. Потому что суперсовременный траулер, супертраулер — тот, который может морозить 300 тонн в сутки рыбы, работать на большом удалении от берега, я имею в виду от своего берега, от родного примерно стоит в постройке около 100−105 миллионов евро. Почему? Потому что это 115−тиметровой пароход, который насыщен и перенасыщен оборудованием. Ведь надо же не просто поймать, надо заморозить и нужно разделать эту рыбу. Там фабрики, там холодильники, это огромный технологический комплекс. Поэтому дорогая штука.

— Насколько я понимаю, именно вот такого рода кораблей у нас сейчас нет, почему у нас океанический лов и снижается?

— Совершенно верно, нам нечем присутствовать в Мировом океане.

— Хотя у нас есть квота, у нас есть зона.

— У нас есть историческое право, во-первых. Мы входим во все международные сообщества, их очень много, кстати сказать. На самом деле последние годы происходит одна очень простая вещь. Все страны, которые являются прибрежными по отношению к тому или иному запасу рыбы, образуют компании, такие вот закрытый клуб. Скажем, НИАФК – это Северо-Восточная Атлантика, есть такая международная конференция пятисторонняя, мы там присутствуем. Канада присутствует как наблюдатель. Белиз там просится, еще кто-то просится. Почему? Все хотят делить рыбу, все хотят делить рыбный ресурс, но клуб закрытый, никого не пускают. То же самое Северо-Западная Атлантика. То есть если посмотреть на карту и наложить эти международные организации, получится, что почти весь Мировой океан уже закрыт.

— И Вы говорите, что мы во всех этих клубах состоим?

— Мы во всех этих клубах состоим, благодаря тому, что Советский Союз, во-первых…

— …был океанической державой.

— Был океанической державой, бесспорно. Мы занимали первое место в мире, сегодня девятое. На первом месте Китай с колоссальным отрывом от всех, Китай ловит и выращивает, правда, 342 миллиона тонн в год, второе место занимает Перу – 7 миллионов.

— А мы?

— Мы 3,3 — 3,4 миллиона тонн. Но мы почти полностью ушли из океана, мы ловим у берегов Африки – в Марокко и Мавритании, мы практически не ловим уже у берегов Новой Зеландии, хотя работали там. И мы совсем не ловим в «ставридовом поясе» – это Перу.

Нечем, нечем работать. Пароходов нет.

— Понимаю, да, пароходов нет, все старые. А как у нас с флагами? Одно время ведь массово уходили из-под русского флага.

— Сейчас мы прописали в законе одну очень простую вещь, в законе о рыболовстве, что в нашей экономической зоне могут работать только российские суда под российским флагом. И все.

— А! Вопрос снялся, снялся автоматически.

— Абсолютно.

— Какова сейчас доля, не в цифрах дело – по ощущению, по сути,— незаконного лова в наших имеется в виду просторах?

— Я понимаю. Вы знаете, так как статистики нет такой…

— Да, да, да, по ощущениям.

— Можно говорить по ощущениям. Очень небольшая. Ну, может быть, от общего вылова процентов 15. Объясню почему. Причем она стремительно снизилась в 2008−2009 году.

— Что такое волшебное сделали?

— А управленческие решения приняли простые. Смотрите, что получалось раньше. Раньше рыбаку давали квоту, и он ловил, сколько поймает. А так как есть такой налог – рентный платеж, ставка за пользование водными биоресурсами, рыбакам невыгодно было показывать вылов. Ну, не повезло, это же рыбалка. Это пролов называется. Оказался в пролове. То есть он один раз не показал, второй, при этом он, конечно, ловит. При этом вывозит, ведь у нас как было – вышел за пределы 12−милльной зоны, поймал и пошел в Корею.

— Что с ними сделали такого веселого?

— А мы сделали одну простую вещь. Мы дали квоту на 10 лет, дали коридор планирования нормальный, но при этом сказали: ребята, тот, кто два года подряд ловит меньше 50 процентов, квоты лишается автоматически в досудебном порядке.

— Замечательно. Ну, вот видите, господа, даже в самых сложных и запущенных вещах, а браконьерство – это очень сложная и запущенная за много столетий вещь, можно добиться простых результатов. Спасибо.

Данный материал находится по адресу: http://www.expert.ru/articles/2009/11/27/russia_vprolove?esr=4