В 2008 году, в соответствии с Федеральным законом «О рыболовстве и сохранении водных биологических ресурсов», с предприятиями были заключены договоры о наделении на десять лет долями квоты добычи (вылова) водных биоресурсов. Проще говоря, предприятия получили индивидуальные квоты. В основу расчета индивидуальных квот были взяты данные о вылове водных биоресурсов каждым пользователем в предшествующие пять лет: тот, кто смог подтвердить вылов, тот и получил доступ к ресурсу. Итак, в 2008 году квоту получили те, кто уже добывал водные биоресурсы предшествующие пять лет, те, с кем в 2003 году были заключены в соответствии с Постановлением Правительства Российской Федерации № 704 от 20.11.2003 года аналогичные договоры на пять лет. Кто и на каких условиях получил квоты в 2003 году? Ответ: рыболовные предприятия, подтвердившие промысловую историю за предыдущие три года, имеющие в собственности или арендующие рыболовные суда.
Вот мы и подошли к главному. И в 2008 году, и в 2003 году индивидуальные квоты получили только те предприятия, которые смогли подтвердить факт вылова в период с 2001 по 2003 год, а в указанный период ловить рыбу могли только те, кто ежегодно ПОКУПАЛ квоты на аукционах. По сути дела, в 2001-2003 годах российские рыбаки собственную промысловую историю писали с чистого листа и на условиях предоплаты. «История» рыбных промыслов в России делалась заново в угоду «искателей» рыбной ренты: предприятия ежегодно покупали квоты по спекулятивной цене, три года вели промысел, и только потом уровень освоения становился «историей».
К началу аукционов рыбная отрасль понемногу приходила в себя от потрясений «шоковых» реформ. Увеличивался вылов водных биоресурсов, оздоравливались финансовые показатели. В 1998 году прибыль отрасли составила 2 млрд. рублей, в 1999 году – 5,9 млрд. рублей, а в 2000 году – 7,0 млрд. рублей. Однако после введения аукционов отраслевая прибыль в 2001 году упала в девять раз – до 807 млн. рублей, и дальше убытки росли как снежный ком: в 2002 году – 5,2 млрд. рублей, а в 2003 году – 18 млрд. рублей! Необходимость покупки квот на аукционах обострила недостаток оборотных средств и загнала рыбаков в долговую кабалу (преимущественно к иностранным банкам). Потребность в заемных деньгах возросла с 29,6 млрд. рублей в 2000 году до 50,9 млрд. рублей в 2004 году, а кредиторская задолженность увеличилась с 37,7 млрд. рублей в 1999 году до 70 млрд. рублей в 2004 году, достигнув 82% стоимости произведенной продукции.
Платежи за квоты утроили налоговое бремя в рыболовстве. За 2000-2004 годы федеральный бюджет получил от платы за ресурсы на аукционах 47,5 млрд. рублей – в среднем 12 млрд. рублей в год (для сравнения, ежегодная денежная выручка рыболовной отрасли составляла в 2001 году 73 млрд. рублей, в 2002 году – 80 млрд. рублей, в 2003 году – 85 млрд. рублей). Наряду с платежами за ресурсы отрасль платила все положенные по закону налоги и социальные отчисления. К примеру, в 2003 году они составили 6,4 млрд. рублей, т. е. вместе с платой за ресурсы было изъято в бюджет 18,4 млрд. рублей. Таким образом, российские рыбаки заплатили за индивидуальные квоты 47,5 млрд. рублей (1,6 млрд. долларов). Гигант мировой металлургии – «Норильский никель» со всеми своими месторождениями – обошелся новым владельцам в разы дешевле, в 190 млн. долларов (для сравнения, выручка «Норильского никеля» в 2009 году превысила 14,5 млрд. долларов, а совокупная выручка российской рыболовной отрасли в том же году – 3,5 млрд. долларов). Замечу, что в отличие от нефтяных и горнорудных месторождений водные биоресурсы не отданы в частные руки на всю оставшуюся жизнь. Первоначально квоты были предоставлены на пять лет, в 2008 году – на десять лет. В 2018 году срок действия договоров истечет, и государство вполне может установить новые принципы доступа к водным биоресурсам, а в течение всего срока действия договора предприятие ежегодно уплачивает сбор за пользование водными биоресурсами, усредненная ставка которого составляет 100 долларов за тонну. Кстати, за рубежом переход к индивидуальным квотам происходил по-другому. В Новой Зеландии, например, рыбакам на основе средних уловов пяти предшествующих лет за символическую плату в три новозеландских доллара на тонну водного биоресурса предоставили квоты на двадцать лет.
Сказка о доставшихся на халяву российским рыбакам квотах – не единственная нелепость, которая стала появляться недавно. Еще одна – про «отставание» России от передовых держав, которые якобы успешно применяют «квоты под киль». Придется подробно остановиться и на них. Принцип закрепления индивидуальных квот за конкретным промысловым судном, действительно, применяется в ряде государств, но только в двух случаях:
- ДО ПРИНЯТИЯ принципиального законодательного решения о наделении предприятий индивидуальными квотами (в частности такой принцип закреплен в статьях 206 и 208 Закона Магнусона-Стивенсона об управлении и сохранении водных ресурсов в США, принятого в 1999 году);
- ПОСЛЕ принятия принципиального решения о наделении предприятия индивидуальными квотами, но ПРИ ОБЯЗАТЕЛЬНОЙ КОМПЕНСАЦИИ судовладельцам части стоимости судна, выводимого из промысла в связи с увеличением промысловой нагрузки на водные биоресурсы (ст. 412 Директивы Европейского Союза о механизмах и принципах управления водными биоресурсами 1997 года).
Иной порядок «вживления» в рыболовное законодательство принципа «квоты под киль» всегда и везде приводил и будет приводить к увеличению промыслового давления на водные биоресурсы и подрыву их запасов, уменьшению объема ресурсов для действующих предприятий (особенно малого и среднего размера), резкому ухудшению их финансового положения и негативным социальным последствиям. В Канаде реализация принципа «квота под киль» обошлась государственному бюджету в 4 млрд. долларов и привела к исчезновению запасов трески (с 400 тыс. тонн в середине 80-х годов до 2,7 тыс. тонн в середине 90-х годов). И теперь нам предлагают даже не скопировать идею «квоты под киль» (хотя и это неверно), а придумывают искаженную версию.
Ни в одной стране, где применяется что-то подобное (а таких немного), не закрепляют в законе срок окупаемости судна. Если установить десятилетнюю окупаемость построенного судна, то заказчику должен быть ежегодно гарантирован неизменный объем водных биоресурсов, который позволит ему полностью окупить все расходы. Но величина и продуктивность запасов водных биоресурсов меняется каждый год: лосося в прошлом году добыли 540 тысяч тонн, в этом году – гораздо меньше, такая же история была в свое время с минтаем. Следовательно, для тех предприятий, которые уже модернизировали суда или купили в свое время иностранные суда, квота сократится. Пострадает и береговая переработка. Предприятия уже вложились в цеха, в инфраструктуру, не у всех остались деньги для покупки нового МРС за 30 млн. рублей – за те же деньги они купят и приведут в порядок десяток подержанных судов. На Камчатке в этом году прибрежная квота – 286 тысяч тонн, «квота под киль» отхватит изрядный кусок у береговых переработчиков.
Но даже факт закрепления за судном, допустим, 15 тысяч тонн минтая в год не гарантирует вылов этого объема. В прошлом году у предприятий была квота на сайру, но сайра не пришла – освоение меньше 20%. Если закон установит нормативную окупаемость и от других пользователей отрежут квоту, но промысловая обстановка не позволит выловить утвержденный объем, то весь расчет десятилетней окупаемости «расползется». В таком случае «квота под киль» вынудит предприятия (чтобы уместиться в отведенный законом срок) искать такие рынки сбыта, где у них сразу выкупят большие объемы продукции за максимальные деньги. «Квота под киль» будет выталкивать предприятия на экспортные рынки, потому что спрос внутреннего рынка финансово распылен и неравномерен. Получится, что, развивая судостроение, рискуем провалить наполнение внутреннего рынка и развитие береговой переработки.
«Квота под киль» усугубит и главную болезнь российского рыболовства – распыленность бизнеса и низкую капитализацию отрасли. На Дальнем Востоке работает около 1200 рыболовных судов, у них 686 судовладельцев. Причем 540 судовладельцев имеют по 1-2 судна. Тот принцип наделения долями, который сейчас прописан в законе, дает вектор для постепенного укрупнения и консолидации отрасли. «Квота по киль» все отбрасывает назад. Стимул для укрупнения исчезает: зачем покупать бизнес, если закрепленная за ним квота сокращается? Возникают возможности для злоупотреблений при распределении «квоты под киль». Придется придумывать сложные схемы оценки каждого бизнес-плана, расчеты рисков окупаемости, придумывать «рыбную нарезку» на каждое судно – сколько минтая, сельди, кальмара требуется для десятилетней окупаемости. Вполне возможно повторение истории с научными квотами: красивая идея, а выродилась в непрозрачную схему.
Однако фантазия сказочников этим не исчерпывается, они успокаивают: «квоты под киль» – это не больно, просто аккуратный «тюнинг» законодательства, а через пять-шесть лет мы снова вернемся к старому доброму историческому принципу. Неправда. Нужно прямо говорить: идеологи «квот под киль» ведут дело к отмене действующего Федерального закона «О рыболовстве и сохранении водных биологических ресурсов». Они предлагают изменить основные понятия закона (ст. 1); основные принципы законодательства о рыболовстве и сохранении водных биологических ресурсов (ст. 2); перечень отношений, регулируемых законодательством о рыболовстве и сохранении водных биологических ресурсов (ст. 5); ввести новый вид рыболовства – «рыболовство для промысловых судов, построенных на отечественных судостроительных предприятиях» (ст. 16); ввести новый вид квот – «квота под киль» (ст. 30); изменить порядок распределения квот добычи (вылова) водных биоресурсов между лицами, у которых возникает право на добычу (вылов) водных биоресурсов (ст. 31); изменить процедуру перехода права на добычу (вылов) водных биоресурсов от одного лица к другому лицу (ст. 32); изменить главу, регламентирующую решения органов государственной власти и договоры, на основании которых возникает право на добычу (вылов) водных биоресурсов, отнесенных к объектам рыболовства (ст. 33 1-6). Это не косметическая процедура, это операция по изменению пола.
В чем цель идеологов «квот под киль»? Она простая – переложить на других все инвестиционные риски и обеспечить гарантированный сбыт своих изделий независимо от их качества, стоимости и сроков изготовления. Выдающийся теоретик финансов Гарри Маркович так характеризовал суть любых капиталовложений: «Инвестиции – это ставка на неизвестное будущее». Любой инвестор принимает на себя значительную часть инвестиционных рисков. Существуют вполне цивилизованные способы распределения инвестиционных рисков между инвестором, государством (например, в инфраструктурных проектах оно принимает на себя все риски целиком), банками, лизинговыми, страховыми компаниями и рынком. Но значительную долю рисков несет, прежде всего, инвестор (и это логично, ведь он получает прибыль). Идеологи «квот под киль» хотят весь инвестиционный риск рыболовного судостроения переложить на государство и рыбаков. Рыбакам придется переплачивать вдвое-втрое за рыболовное судно, в стоимость которого «утопят» отраслевые издержки. Рыбаки заплатят оброк, уступив часть честно приобретенной на аукционах и подтвержденной промысловой историей квоты.
«Квота под киль» – это технократическая утопия, подменяющая экономически вменяемую логику развития отрасли и постепенное переустройство бизнеса умозрительными схемами. Схемами, которые не оправдали себя за рубежом, а в нашей стране привели к губительной по своим последствиям КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ.
В 1921 году Советская власть решила изменить принципы взаимоотношений с крестьянством и объявила новую экономическую политику (НЭП). Взамен ежегодного изъятия всего урожая (продразверстки) был установлен продналог (стабильные правила бизнеса). Спустя пару лет началось увеличение посевных площадей, рост поголовья крупного домашнего скота. Однако ожидания государства опережали экономическую реальность. Вместо быстрого увеличения объема государственных поставок зерна и быстрого создания крупных коллективных хозяйств, крестьянин увеличивал производительность труда постепенно, постепенно улучшал культуру хозяйствования, а самое главное – совершенно не желал продавать зерно государству по заниженной цене. Тем более что государственные промышленные предприятия продавали и сельхозинвентарь, и мануфактуру очень дорого. Как результат: объем государственных хлебозаготовок понизился с 10,6 млн. тонн в 1926-1927 годах до 9,4 млн. тонн в 1928-1929 годах. Причина простая: рыночные цены с 1926 по 1929 год выросли с 8,6 рублей за центнер до 11,2 рублей, а государственные цены снизились за этот же период с 6,5 рублей за центнер до 6,1 рубля. При этом цены на промышленную продукцию увеличились в полтора раза. Советская власть потеряла терпение и желание заниматься тонкой настройкой межотраслевых перекосов: спустя всего восемь лет НЭП отменили. Чем заплатила страна за поспешную коллективизацию? Сокращением поголовья крупного домашнего скота в 2,5 раза, снижением объема производства зерна, разрушением сельского хозяйства. Появившиеся в ходе индустриализации отечественные отрасли тяжелой промышленности (тракторостроение и сельскохозяйственное машиностроение) существовали только на гигантские дотации, потому что естественный экономический спрос на их продукцию был убит. Как только государство перестало в начале 90-х годов дотировать гиганты советского сельхозмашиностроения, они рухнули.
Историческая аналогия актуальна для современной рыбной отрасли. После многолетней чехарды с квотами государство наделило рыбаков долгими квотами, получив взамен большие деньги. Государство поставило перед рыбаками сразу несколько задач: увеличить за десять лет вылов водных биоресурсов почти вдвое (до 6,5 млн. тонн), удвоить поставки продукции на внутренний рынок (с 2,5 млн. до 5 млн. тонн), возродить и нарастить береговую переработку. Каждая из перечисленных задач – само по себе нелегкое дело для распыленной, неконсолидированной, работающей в условиях высокой ресурсной неопределенности и плохо прогнозируемых инвестиционных рисков отрасли. Но теперь предлагают еще и развитие отечественного рыболовного судостроения финансировать преимущественно за счет изъятых у рыбаков ресурсов: в этом – суть «квот под киль».
Обычно межотраслевые финансовые перетоки следуют из отраслей с высоким финансовым потенциалом и устойчивой рентабельностью в отрасли, испытывающие денежный голод. А что получается в нашем случае? ОАО «Объединенная судостроительная корпорация» располагает портфелем заказов на ближайшие три года объемом 400 млрд. рублей (в среднем 130 млрд. рублей в годовом выражении), а российское судостроение в целом, включая проектно-конструкторские и монтажно-наладочные работы, генерирует годовую выручку в 200-250 млрд. рублей. Вдвое больше годовой денежной выручки рыбной отрасли! Кроме того, государственные инвестиции в судостроительную отрасль на порядок (т.е. в десять раз) превышают бюджетные назначения «рыбной ФЦП».
Мы тоже заинтересованы в развитии отечественного судостроения и судоремонта. Мы готовы предложить основные подходы формирования действительно современного и конкурентоспособного кластера «Рыболовство – рыбопереработка – судоремонт – судостроение». Стратегия развития рыболовного судостроения, которую предлагают наши оппоненты, – это овеществленная в металле инерция технологий рыболовства 70-80-х годов прошлого века, это ставка на постоянное воспроизводство растущего количества флота, это отказ от многовидового рыболовства и наращивания добычи малорентабельных водных биоресурсов, это использование природных запасов в качестве разменной монеты для решения краткосрочных технических задач.
Наша Стратегия развития рыболовного флота – принципиально иная, и мы представим наш взгляд на будущее российского рыболовства и российского судостроения 27 октября. Мы предлагаем формат совместного обсуждения с представителями ОАО «Объединенная судостроительная корпорация» на самой авторитетной и наиболее подходящей для этого площадке – в Российском союзе промышленников и предпринимателей. Ведь, в конце концов, и мы, и судостроители представляем бизнес и делаем бизнес. Делаем бизнес в России и на очень долгую историческую перспективу. Хочется надеяться, что навсегда.
РИА Fishnews.ru
Сентябрь 2010 г.
